Татьяна РЕМЕРОВА
Меня не принимает старый дом,
Пугает стуками ночными и шуршаньем,
И жаждут скорого со мною расставанья
Все те, которые когда-то жили в нём.
Меня не принимает старый дом.
За шкафом прячется мертвящий чёрный ужас.
Дом одинок, и мой приезд не нужен
Всем тем, которые когда-то жили в нём.
Меня не принимает старый дом,
На улицу ночную выгоняет.
А там светло, собака где-то лает,
И лунный мир объят спокойным сном.
Меня не принимает старый дом,
Но страхи остаются за порогом,
Душа чиста и жаждет слиться с Богом,
Моля о том, чтоб возродился дом,
Моля о живших и страдавших в нём.
Молоково, Молоково,
Как парное молоко.
Затерялось это слово
Где-то в детстве далеко.
Вечерком поёт гармошка,
В сквере танцы под окном,
Утром солнце мочит ножки
В речке с золотистым дном.
Мамин отпуск, Молоково,
Детства радужный рассвет,
Бабушка ещё здорова,
Ей пока не много лет.
А луга пестрят цветами,
Неба купол – голубой,
Я смеюсь, прижавшись к маме,
Нежной, ласковой, родной.
Пробежавший жеребёнок
Солнечный оставил след,
Затерялось Молоково
В суете минувших лет.
Мягче пуха лебединого
В синем небе облака.
Мама, милая, любимая,
Как теперь ты далека…
Ярким солнцем, птичьим пением
Оживил природу май.
Из другого измерения
Ты хоть весточку подай:
Шумом ветра, листьев шёпотом,
Нежным пеньем соловья…
Поделись нездешним опытом,
Ведь жива душа твоя.
Солнце тёплыми ладошками
Нежно трогает лицо,
И сосульками-серёжками
Принаряжено крыльцо.
Снег сверкает золотинками,
Синевой ложится тень.
Лес весёлыми тропинками
Нас зовёт в воскресный день.
Между соснами и елями
Вьётся, кружится лыжня,
И сияет акварелями
Полдень мартовского дня.
Задвижку лёгкую сорвав,
Перелетев порог,
Пахнул в лицо дыханьем трав
Свободный ветерок.
И я забросила дела,
Нашла старинный зонт,
Как одуванчик, поплыла
Под ним за горизонт.
Там золотились облака,
А в голубой дали
Стремились к дальним берегам
По морю корабли.
И каждый шёл своим путём,
Искал заветный курс…
Но вдруг подумалось о том,
Как я назад вернусь?
Вернусь домой к моим родным,
Кто так меня любил!
Но зонт мой, ветерком гоним,
Всё плыл куда-то, плыл…
Дом без хозяйки…
Завяли цветы,
Где-то бездомные бродят коты.
Тихо.
Единственный слышится звук —
Старых часов механический стук.
Тает секунд ускользающий след.
Там, где она, —
Больше времени нет.
Прошуршит бурьяном немой пустырь
Прошуршит бурьяном немой пустырь.
В сумраке осеннем едва видны
Вековая дурь, вековая ширь,
Нищее наследие большой страны.
Жалобы скрипучих дверей в избе,
Прялка хромоногая, пыль веков…
Прошлое прокатится по тебе
Конницей растрёпанных облаков.
Давнего пожара кровавый взмах:
Многих расстреляли да выселили,
Вдоль степи качаются на столбах
Красные и белые висельники.
К тёмным хуторам через волчий лес
С продразвёрсткой едут, но хлеб зарыт.
Ты цигарку сплюнь, подними обрез,
А другие бросятся в топоры.
В мутные снега уходил обоз,
Земляки глядели из-под руки.
Там овсянки конский клюют навоз,
Где вчера проехали «кулаки».
Всем отгоревавшим теперь как пух
Что подзол, что вечная мерзлота…
Над бурьяном пасмурный вечер глух,
И не видно в сумерках ни черта.
Нужно здесь судьбу и беду встречать
Тем, что на руинах страны росли.
Если есть у вечности тихий час —
Попрошу его для моей земли.
Радужные стекла с утра —
В отпечатках древних растений.
Нет, еще вставать не пора,
Рано вылезать из постели.
Ночью папа, как Дед-Мороз
(Белый пар клубами – вдогонку),
Со двора на кухню принес
Мокрого смешного телёнка.
Вижу в приоткрытую дверь:
К чугунку с горячей картошкой
Лопоухий тянется зверь
На высоких слабеньких ножках.
Солнца шар багров и велик.
Робкий заблудившийся лучик
Косо пересёк половик
И укрылся в хвое колючей.
– Выходи! – кричат пацаны.
Стынет недопитая кружка.
Мы же всей оравой должны
Дровни затащить на горушку.
…День короткий гаснет уже,
Как вот эти сани, с разлёта,
В снежном вихре и галдеже
Исчезает за поворотом.
Вспомни, брат, со мной, погрусти,
Лунный лес высокий и строгий.
Бабушку мы шли навестить
Вместе, по скрипучей дороге.
На скрещенья звёздных дорог,
От мороза ярких и звонких,
Бабушкин задумчивый Бог
Все глядел устало с иконки.
Полночь. Горчащие чуть слова:
Каждый под звёздами слаб и сир.
Мальчик в четырнадцать лет почувствовал:
С ним закончится мир.
Ласточки падают в сонный сад.
Солнце разбилось о сонный плёс.
Милые мелочи ловит взгляд
Будто бы не всерьёз.
Знаешь, с годами ещё больней —
Жизнь мимолётней и пуст эфир.
С каждым оставшимся на войне
Умер огромный мир.
Можно чудить, дурака валять,
В деньги зарыться, стихи строчить.
Тёмное небо молчит опять,
Слушает и молчит.
Дальние звёзды дрожат едва.
Холод ползёт из межзвёздных дыр.
Только покуда душа жива,
Жив этот странный мир.
Белые дымы в кипящей зелени
Белые дымы в кипящей зелени.
Грозовая краткая пора.
Вновь жуками майскими прострелены
Тёплые густые вечера.
Все пытаюсь в городе прижиться
Чахленьким бульварным деревцом.
Станет тополиный пух кружиться,
Щекотать небритое лицо…
Повернула жизнь, а все не верится.
И покуда помню – не помру:
Вдоль дорог – черёмухи метелицей
Стелются на солнечном ветру,
Травы поднимаются опарой
На дрожжах кочующих дождей.
Вечно повторяющийся, старый,
Светлый сон – кругами по воде.
Скорый поезд нес пыльцу цветочную
На туманных стеклах: стой, замри.
Час настанет – звёздочками, точками
Всех нас неизвестность растворит.
Дни в ноябре, будто мыши, серы
Дни в ноябре, будто мыши, серы.
Крикнет петух, но не жди ответа.
То ли вороны, то ли химеры
Дремлют в сплетеньях веток.
Дни революций, милиций, лица
Старых приятелей – тихих пьяниц.
На мавзолее в хмурой столице
Тени танцуют танец.
Тени распада страны и судеб,
Снова – как прежде —
На «до» и «после».
Ветер – торжественный гимн простуде,
Чирьям на лицах постных.
А сквознячок приникает к уху:
– Всех опасайся, кто ходит рядом:
Сытого юношу с гладким брюхом,
Урку с тяжёлым взглядом;
Бойся коллег, опасайся друга;
Помни, что всех ненавидят дамы
Среднего возраста (муж-пьянчуга,
Лишние килограммы).
Их пожалеть бы: мы все не вечны,
Всех переварит проклятый город…
Где-то по храму порхают свечи.
Станет смеркаться скоро.
– Иди на… Какой там народ единый?!
Матом – доступней электорату.
Не годовщины – одни годины.
Свистнуть – и брат на брата.
Тёмная жизнь у беды на грани.
Сколько еще задыхаться мне в ней?
Тлеет рябиновый куст в тумане
Мёртвой родной деревни.
Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов?
Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов?
Походы Норманнов, солёные степи Арала,
Арийских богов и бездонные очи архатов,
И Одина голос: Вальгалла, Вальгалла, Вальгалла!
Руины и руны, магический круг Аркаима,
И конницу скифов, и камни языческих капищ…
Пространство и время вбирает в себя – неделима,
И цвет её – пламя давно отшумевших пожарищ.
С молитвой и в бездну времён погружаюсь без страха,
Я помню сады Самарканда, мечети Тебриза,
За чашей вина прославляю я имя Аллаха,
И строчки Хайяма, и красные розы Хафиза.
Не разумом – кровью я помню, я знаю, я мыслю —
Её письмена – богоданный и тайный апокриф,
В китайском халате старательно беличьей кистью
На жёлтой бумаге я вновь вывожу иероглиф.
На вольном Дону щеголял я в казацкой папахе,
Я слушал Сократа, внимал аполлоновой лире,
При Ши-Хуанаде гадал по костям черепахи,
Танцующим дервишем был я когда-то в Каире.
Я помню кровавые жертвы и очи Баала,
Взнуздав свою плоть, я спасался в пещерах Афона,
В Кадисе мне тайны свои открывала Каббала,
Скрижали Гермеса и имя Адама-Кадмона.
В Магрибе на звёзды глядел я очами бербера,
Средь предков моих звездочёты и маги-халдеи,
Я помню – косили Европу чума и холера,
Я умер во время резни и пожаров Вандеи.
С молитвой над свитком псалмов я склонился в Кумране,
В Потале учусь я смирять свои страсти и чувства,
Я тайное имя Господне читаю в Коране,
Я с персами лью молоко и молюсь Заратустре.
Славяне, тибетцы, евреи, арабы и копты,
Сандал я и ладан в пропорциях равных смешаю…
И что мне ответить, коль спросят презрительно: «Кто ты?»
Я капельки крови своей по Земле собираю.
Из зеркала готической купели
