Из зеркала готической купели
Из зеркала готической купели,
Из летописной магии и прозы
Чредой идут монахи, менестрели
И рыцари Креста и алой Розы.
Идут Христос, Мария и апостол
В толпе торговцев, рыцарей и черни,
Звучит латынь, читают «Pater Noster»,
И от небес два шага до харчевни.
На площади у церкви Магдалины
Торгуют хной, гвоздикой и шафраном,
В дубовых бочках – чёрные маслины,
И пахнет резедой и майораном.
Трактирщик с миской луковой похлёбки,
Краюха хлеба, запах буйабеса…
И тянет дёгтем от рыбачьей лодки
И Альпами – от мачтового леса.
Взлетают в небо крылья кипариса,
Каноник исповедует матроса.
Ждёт корабли из Яффы и Туниса
Рыжебородый Фридрих Барбаросса.
Господь с вершин Сенира и Ермона
Зовёт его. Мерцает Палестина.
Он там уже во Храме Соломона
Даёт обеты над копьём Лонгина.
Звенят мечи, кольчуги и копыта,
Плывут в Святую Землю тамплиеры,
И он стоит в плаще иоаннита
На палубе стовёсельной галеры.
По звёздам корабли ведут мальтийцы,
Толпа гудит в полуденном Марселе…
Бог видит сны, и сам кому-то снится,
И вечен сон, и тянется доселе.
И грезит он, и грезят менестрели,
Евангелисты, маги и пророки.
Над зеркалом готической купели
Неведомо кто пишет эти строки.
Нет, печаль несладима, этот плач несладим
Нет, печаль несладима, этот плач несладим.
Дщери Эршалаима, я ваш пепел и дым.
Дщери Эршалаима, я ваш пепел и прах,
Я сгорел вместе с вами в нацистских печах.
Горе мне! Я не спас стариков и детей.
Обезумел. Я там – среди чёрных костей,
Мой расколотый разум, как пламя, угас…
Я вдыхал вместе с вами в Освенциме газ.
Дщери Эршалаима, мой взорвавшийся мозг
Таял в пламени чёрном, как снег или воск.
Я вдыхал вместе с вами летучую смерть,
Малодушно хотел и легко умереть.
Дщери Эршалаима, я стою у стены,
Корчась в огненном вихре последней войны.
Горе мне! Я беспомощен, словно Голем.
Дал бы силы Господь – я б увёл в Вифлеем
Вас и ваших детей, но сгорел я дотла…
Я молюсь, чтоб в Кедроне олива цвела.
Мне Всевышний послал удивительный сон:
Я из мёртвых восстал и всхожу на Ермон.
Пусть обуглено сердце и молюсь я, и вот —
Вы стоите с детьми у Дамасских ворот.
Не росою, не снегом, – шепчу, – Элохим,
Покрывается поле, я – их пепел и дым.
Ты стоишь, словно яблоня полная яблок
Ты стоишь, словно яблоня полная яблок,
И ночная прохлада по листьям струится,
В наступающих сумерках зябнешь, как зяблик…
Я забуду тебя, только как мне забыться?
Ты, из жизни моей уходя понемногу,
Как закатное солнце, согрей на прощанье.
Я любил тебя, верь мне. Не веришь? Ей-богу…
Мне кричат уже сверху: «На выход, с вещами!»
Что с тобою стряслось? Что случилось со мною?
Мёртвым пеплом любовь обратилась, сгорая…
Ты уходишь, ты прячешься – солнце чужое,
Наступающей ночи меня уступая.
Поэзия пустой мансарды,
Где на стене – портрет Дали,
Где терпкое вино и нарды,
Стихи и запах конопли.
Увядшая в кувшине роза,
Случайный штрих, случайный взгляд…
Здесь у поэзии и прозы
Кофейных зёрен аромат.
Здесь бронзовый божок мечтает
Хотя б на миг глаза сомкнуть.
Здесь на подрамнике мерцает
Хозяйки матовая грудь.
Лист пожелтевшей акварели,
«Тангейзер» Вагнера, оркестр,
И скрипку мастера Гварнери
С гравюры слушает Дюрер.
И ветер за окном вздыхает,
Сверкают всполохи грозы…
И ночь – как бабочка – порхает
Волшебной грёзой Чжуан-Цзы.
Миг пробуждения. Усилие, и вот —
На выдохе предвечного дыханья
Вверх устремились из начальных вод
Готические своды мирозданья.
Пока ещё не убраны леса
И не ушли ещё каменотёсы,
И, содрогаясь, держат небеса,
Пространство сопрягая, контрфорсы.
Вбирая свет, мерцают витражи,
И каменщик присел на подоконник.
Ещё на груде щебня – чертежи,
Ещё в работе циркуль и угольник.
Последнее усилие, и вот
Задумался художник многоликий,
Он сам не знает, стряхивая пот,
Чем завершить свой замысел великий.
Моя судьба счастливей судеб многих.
Ей буду благодарна до конца.
Она в начале жизненной дороги
Мне сохранила на войне отца.
Отец мой,
очень мирный,
очень штатский,
Он даже тапки сунул в вещмешок.
На перекурах средь братвы солдатской,
Наверно, слышал не один смешок.
На Ленинградском,
огненно-кровавом,
Ему пришлось стрелять лишь только раз.
На фронте наводил он переправы,
Как мог бы наводить их и сейчас.
По водам Нарвы,
Тиссы и Дуная
Шёл понтонёр сквозь орудийный шквал
И, путь войскам к победе пролагая,
Порою сам огня не замечал.
Мала была.
Не помню Дня Победы.
Но вот опять весна. В цвету страна.
Девятого, весенним утром деду
Мой взрослый сын достанет ордена.
Гляжу на них, и чуть подводят нервы.
Унять волненье не хватает сил.
Таким, как сын, отец был в сорок первом,
Когда на Ленинградский уходил.
Под проливным дождём
из лабиринта улиц
Не выбраться —
не отыскать пути.
Свернули не туда,
и Вы мне улыбнулись —
Мне было всё равно,
куда теперь идти.
В грохочущем метро
о чём-то говорили.
Мне было всё равно,
лишь только бы вдвоём.
Спасибо Вам за то,
что Вы мне подарили
Один вечерний час
под проливным дождём.
Поздравленья, речи.
Ты в слезах.
Как иначе вспоминать Блокаду?
Выпало на долю Ленинграду
То,
чего не выскажешь в словах.
Город наш над невскою волной —
В книге судеб огненная строчка.
Выжить вместе с маленькою дочкой —
Подвиг ленинградки молодой.
Молча мы с тобою посидим.
Как ты скорбно голову склонила!..
Ты меня в Блокаду сохранила —
Бог поможет —
внуков сохраним!
Жизнь начинается ночью,
кончается днём.
Что это происходит?
Огнём
Солнечных зайчиков слепит меня.
Больше дневного не надо огня.
Больше не надо – так больно смотреть.
Тело испепелилось на треть.
Ночь, только ночь, только ночью глаза
Заворожат, возвращают назад,
К тёплому свету, мерцанью, огню,
К неповторимому дню.
Хорошо, когда зима
Без дождей и грязи.
Хорошо! Была сума,
А теперь я в князи
Сам не знаю, как попал —
Пчёлкою трудился.
Много думал. Мало спал.
Каждый вечер мылся.
После ванны уставал,
Пил в постели виски:
Мыслей, мыслей мощный вал.
Чашки, вилки, миски
Под кроватью, стопки книг,
Телефон, наушник,
Форум: логин, паспорт, Nik —
Компик на подушке.
Симпатична и весьма
Жизнь – лечу в экстазе.
Хорошо, когда зима
Без дождей и грязи.
Да нет, ничего подобного:
Живёт золотая рыбка
В укромностях леса придонного,
В приливах её улыбка.
Купается солнечным зайчиком
И бисерит в воздухе блики,
И просит наивным мальчиком
Остаться меня. Но стыки
Различных испитых взрослостей,
Как швы, натирают душу.
В плену надоевших косностей
Томлюсь и по-взрослому трушу,
Заветные три желания
Поведать ей, с ветром споря.
А рыбка мне: до свидания, —
Вздохнёт и уходит в море…
Запах женщины – это
Не обманный парфюм.
Запах женщины – летом
Трав отчаянный бум.
Это солнечных бликов
Щекотанье в носу,
В огороде – клубника,
Земляника – в лесу.
Запах женщины – плоти
Бессознательный зов,
И душевные ноты
Среди вздохов и слов.
И пронзительность неба,
Звездопад на луга.
Свежесть сыра и хлеба,
В карамели нуга.
Запах женщины – кожи,
В сладком трепете, дух.
Запах женщины может
Ощущаться на слух.
И укрыть с головою,
И поднять в облака…
Если я что-то стою —
Опьянит на века.
