Театр
Месть
Мне нравится высокий кавалер
И черный плащ его. Надвинута на брови
Большая шляпа. В синей полутьме
Не разглядеть лица. Оно, конечно, строго,
Щетинятся колючие усы
Над тонкими, надменными губами.
Приблизимся: он не заметит нас,
Он не торопится дотронуться до шпаги…
Теперь коли. Он падает. Еще!
Сейчас появится толпа, солдаты, стража,
Проснется герцог, забормочет шут,
От факелов падет на небо желтый отсвет…
Скорей роняй перчатку. Так. Теперь
Пора вступать оркестру. Трубы начинают,
Мы убегаем………………………………
Опять из публики не было видно, как ты уронил перчатку!
<1910–1911?>
День серый, ласковый, мне сердца не томи:
Хлестни дождем, ударь по стеклам градом,
По ветру дождь развей и распыли,
Низринься с крыш алмазным водопадом.
Нет не томи меня: заветный сумрак свой
Побереги для юных и влюбленных,
Не мучь души холодной и пустой,
Не возмущай мечтаний усыпленных!
Уже в глаза мои беззвездный глянул мир,
Уж я не тот, каким я был когда-то,
Но ты пришел — и сердце, словно встарь,
Волнением обманчивым объято.
Кошачьей поступью крадется к сердцу страсть,
И я боюсь улыбкой нежной встретить
Ее земную, сладостную власть, —
Боюсь тебя счастливым днем отметить!
<1910–1912?>
1. Весна
Весело чижик поет
В маленькой ивовой клетке.
Снова весна настает,
Бойко судачат соседки:
«Нет, не уйдешь от судьбы:
Всё дорожает картофель!..»
Вон — трубочист из трубы
Кажет курносый свой профиль…
К шляпе приделав султан,
В память былого, от скуки,
Учит старик Иоганн
Деток военной науке.
Плещется флаг голубой,
Кто-то свистит на кларнете…
Боже мой, Боже ты мой, —
Сколько веселья на свете!
Январь 1914 2. Серенада
Счастливая примета:
Направо лунный глаз.
О милая Нанета!
Приди послушать нас!
Сиренью томно вея,
Туманит нас весна.
О, выгляни скорее
Из узкого окна!
Пускай полоска света
На камни упадет
И милая Нанета
По лесенке сойдет.
Пусть каждому приколет
Желтофиоль на грудь
И каждому позволит
Вздохнуть о чем-нибудь.
Январь 1914 * * *
«Вот в этом палаццо жила Дездемона…»
Все это неправда, но стыдно смеяться.
Смотри, как стоят за колонной колонна
Вот в этом палаццо.
Вдали затихает вечерняя Пьяцца,
Беззвучно вращается свод небосклона,
Расшитый звездами, как шапка паяца.
Минувшее — мальчик, упавший с балкона…
Того, что настанет, не нужно касаться…
Быть может, и правда — жила Дездемона
Вот в этом палаццо?..
5 мая 1914 * * *
На мостках полусгнившей купальни
Мы стояли. Плясал поплавок.
В предрассветной прохладе ты крепче
На груди запахнула платок.
Говорить — это значило б только
Распугать непоймавшихся рыб.
Неподвижен был удочек наших
Камышовый, японский изгиб.
Но когда на поддернутой леске
Серебрясь трепетала плотва, —
И тогда, и тогда не годились
Никакие былые слова.
В заозерной березовой роще
Равномерно стучал дровосек…
Но ведь это же было прощанье?
Это мы расходились — навек?
16 мая 1914 Томилино * * *
Подпольной жизни созерцатель
И Божьей милостью поэт, —
Еще помедлю в этом мире
На много долгих зим и лет.
Неуловимо, неприметно,
Таясь и уходя во тьму,
Все страхи, страсти и соблазны
На плечи слабые приму.
Стиху простому, рифме скудной
Я вверю тайный трепет тот,
Что подымает шерстку мыши
И сердце маленькое жжет.
27 мая 1914
Всё было сине. Роща вечерела.
Клубилось небо. Черная земля
Болотами дышала. Стая уток
Неслась вдали. Две женщины седые
Мне преградили путь. В руках костлявых
Они держали по лопате. Обе
По имени меня назвали тихо
И стали рыть. Я сделал шаг вперед
И обессилел, точно много верст
Уже прошел по кочкам и трясинам.
Так я стоял, а женщины всё рыли,
Всё рыли яму. Хлюпала вода,
Холодная, стеклянная, как небо, —
А женщины копали и шептались.
Тут понял я, что дело плохо. Смелость
Притворную в лице изображая
И приподняв учтиво шляпу: «Сестры, —
Сказал я им. — Что роете? Могилу?» —
Старухи покачали головами.
«Нет, просто яму». — А потом мы долго
О чем-то спорили. Душистый ветер
Тянул из рощи. Темная тревога
Меня томила. Страх неодолимый
Туманил сердце, — а старухи рыли,
Всё рыли яму. Так тянулось долго.
Изнеможенье мощно, как удав,
Меня сжимало. Вечер надвигался.
И вдруг одна старуха положила
Свою лопату и рукой махнула
Куда-то вдаль, за рощу, — и оттуда,
Из-за стволов, раздался вой и визг,
И дикие ответили ей вопли,
Как будто толпы демонов кричали.
Качнулись ветви, сердце вдруг упало,
А демоны злорадствовали, выли —
И смолкнули, затихнув постепенно…
И голосом отчаянья и веры
Я закричал: «Сюда, ко мне, на помощь,
Вы, силы светлые! Я здесь!» И вот,
Оттуда ж, из-за рощи, мне в ответ,
Как глупому актеру, что играет
Перед пустым театром, — раздались
Бессильные, глухие голоса
И жидкие аплодисменты… Боже!..
…………………………………………………
11 сентября 1914 Москва
У людей война. Но к нам в подполье
Не дойдет ее кровавый шум.
В нашем круге — вечно богомолье,
В нашем мире — тихое раздолье
Благодатных и смиренных дум.
Я с последней мышью полевою
Вечно брат. Чужда для нас война, —
Но Господь да будет над тобою,
Снежная, суровая страна!
За Россию в день великой битвы
К небу возношу неслышный стих:
Может быть, мышиные молитвы
Господу любезнее других…
Франция! Среди твоей природы
Свищет меч, лозу твою губя.
Колыбель возлюбленной свободы!
Тот не мышь, кто не любил тебя!
День и ночь под звон машинной стали,
Бельгия, как мышь, трудилась ты, —
И тебя, подруга, растерзали
Швабские усатые коты…
Ax, у вас война! Взметает порох
Яростный и смертоносный газ,
А в подпольных, потаенных норах
Горький трепет, богомольный шорох
И свеча, зажженная за вас.
17 сентября 1914 Москва * * *
На этих прочтенных страницах
Рассказано было
О феях, принцессах и птицах
Так нежно, так мило…
Но мы ведь не феи, Аглая?
К чему же нам сказки
Дочитывать нужно зевая
До самой развязки?
К чему нам огромные томы?
Ведь в книгах поэтов
Ни нашей любви не найдем мы,
Ни наших портретов?..
19 сентября 1914
В бюваре из розовой кожи
Вот локон, вот письма Леилы.
«Придешь ли?» — «Бессовестный!» — «Милый!» —
«Меня разлюбил ты? За что же?»
Счастливые письма направо,
Налево — укоры, упрёки…
Я прежде любил эти строки,
Но совесть — котёнок лукавый.
Чешу за ушком у неё я,
Она благодарно мурлычет,
Теней залетейских не кличет
И учит не верить в былое.
5 февраля 1915
