Белогрудых, прелестных птичек.
Я знаю, что они неподсудны,
И моя рука не поднимается, чтобы
Разорить гнездо под сухим карнизом.
И все же как бы ни умилялись,
Каких бы песен про них ни пели,
Я знаю,
Что их специальность —
Пчелы.
И когда мы любуемся их полетом,
Их зигзагами в небе (ах, как изящно!),
Я знаю, что это летают в небе
Молниеносные, обтекаемые, литые,
Не знающие ни промаха, ни пощады
Истребители
Мирных медовых пчел.
Право же,
Лучше б не знать об этом.
1973
А все же прекрасно, гуляя в лесу,
Увидеть живую белку.
Мордочка,
Проворные зубки,
Классический беличий хвост.
И вот
Замираете, приятно поражены, —
Вверху,
В зеленых дебрях сосны,
Белка!
Смело
Она бросается с дерева
И влет, как будто оперена,
Перелетает на соседнее дерево.
Здорово
Это у нее получается.
Мы так не умеем.
Можем только смотреть, как умеет она.
Провожая ее восторженным взглядом
И мыслью. Между прочим,
В древние славянские времена
Проворный зверек назывался мысью.
Мысь. Мызнуть. Умызнуть.
Мысля,
Мыслью по дереву не скачи,
Мысли сумрачно, сдержанно. И молчи.
Но это — другая опера.
А пока
Не грибы, не орехи домой несу.
Что грибы и орехи? Безделка!
Несу в душе, как скачет в лесу
По деревьям живая белка.
В душе
При виде маленького зверька
Пробуждаются важные чувства,
Которых лишает нас времени быстротечность,
Безотчетная нежность,
Тихая доброта, теплота,
Человечность.
Идешь и думаешь — увидеть бы белку.
Но по заказу ее увидеть нельзя.
Это тебе не ворона и не овца.
Жди счастливого случая,
Чтобы со стезей совпала стезя,
Как стрелка часов находит на стрелку.
Разговорчивый мне попался водитель такси.
Круглолицый такой.
Улыбающийся. Сама доброта.
— Погодка-то! Лучше и не проси.
Я охотник.
Вчера проверил свое ружье.
Ружьишко, говорю, проверил свое.
Воскресенье.
Целый день в лесу. Красота!
— И добыли?
(Стараюсь подделаться под охотничий разговор.)
И кого?
— Я больше по белкам. У меня лайка.
По кличке Сонька.
Ездили в Краснохолмский бор.
Специалистка.
У нее ни одна не отобьется от рук.
Для начала добыли девятнадцать штук.
— Ско-олько?!
На девятнадцать зверьков обедневший лес…
Зачем я в эту машину влез?
Мало забот?.. Краснохолмский бор…
Разговорчивый мне попался шофер.
— Ободрал, вот высушу, понесу.
Три рубля за каждую шкурку.
Лишь бы не лень.
Пятьдесят семь рублей как нашел в лесу,
Пятьдесят семь рублей за воскресный день.
А другие проторчат у телевизора.
Или в гости.
Закусочка. Пиво-воды.
Нет, я охотник.
И в выходной я как чокнутый или больной,
Я, как говорится, —
Любитель природы.
Подышишь воздухом. На душе веселей.
Снег там чистый. Весь белый, белый…
…Кому бы отдать пятьдесят семь рублей,
Чтобы в лесу прибавилось девятнадцать белок?..
1975
Что мне белый медведь?
На земле я прожил полвека.
Крестьянствовал,
Учился, работал, растил детей,
Кое-где побывал,
Кое-что успел посмотреть,
Но белого медведя, представьте себе, не видел.
Обитает во льдах,
Где торосы,
Морозы,
Полярная ночь,
Где северные сиянья трепещут в безмолвии неба,
Желтоватый под солнцем,
Голубоватый под яркой луной,
Зеленоватый среди зеленых торосов,
Но фактически очень белый,
Белый медведь.
Уникальная,
Удивительная модель,
Зверь,
Отлично знающий свое дело.
А дело простое — поймать тюленя,
Завести медвежат, то есть делать так,
Чтобы бесконечно в полярных льдах
Обитало медвежье племя.
Что мне белый медведь?
Пятьдесят лет я его не видел
И, по всей вероятности, уже не увижу,
Хоть и жили мы с ним на одной планете.
Прожил я без него, проживу и еще.
Отчего же мне жалко,
Что вскоре белый медведь исчезнет?
Что он обречен?
Что его уничтожат люди,
Вооруженные ледоколами,
Вооруженные вертолетами,
Винтовками,
Биноклями,
Компасами,
Палатками,
Радиостанциями,
Локаторами,
Географическими картами,
Консервами,
Жестокостью,
А в конечном счете — безумием?
Отчего мне больно,
Что на планете Земля
Исчезает белый медведь,
Что опустеют торосы Ледовитого океана?
Что в природе оборвутся извечные звенья?
Ведь я его никогда не видел.
И если бы состоялась встреча,
Он скорее всего меня бы заел,
Несмотря на это стихотворение.
Казалось бы,
Что мне белый медведь?
1976
Я уронил тебя в город
(В районе Арбата).
Как песчинку в пустыню,
Как иголку в сено,
Как живую рыбку выпустил в море.
Горе.
Дело было так.
После нашей прогулки по городу
Мне предстояло зайти в учреждение
И провести там на совещании несколько часов.
Но совещание отменилось,
Словно на темнице отодвинули
Скрипучий засов.
Неожиданно став свободным,
Я выскочил тебя воротить,
И тогда бы остатки дня…
Но тебя нигде уже не было.
Переулок вливался в современную улицу,
И улица, как пушинку, завертела меня.
Разноцветно валили толпы.
Все больше женщины.
Огромные стекла отражали
Разноцветное мелькание улицы.
Но и за стеклами тоже
Все мелькало беспрерывно и разноцветно.
А что вы хотите?
В самом центре. Москва.
Я становился на цыпочки:
Не мелькнет ли среди причесок
(Рыжих, седых, сиреневых, черных, русых, зеленых,
Синтетических, натуральных,
Взбитых в округлые шапки
И свободно льющихся на юные плечи)
Твоя бедовая,
Твоя отпетая,
Твоя гордо посаженная голова.
Но все напрасно. Чужие лица.
Тебя не найдешь. Не вернешь обратно.
Я уронил тебя в город. В столицу.
В районе Арбата.
Как рыбку выпустил в море.
Горе.
И если бы не было телефона…
1975
Друзья,
Как много условного в нашем мире.
Людям,
Воспитанным на васильке и ромашке,
Зеленое растение под названием кактус
Покажется при первом знакомстве:
а) некрасивым,
б) смешным,
в) асимметричным,
г) нелепым,
д) безобразным,
е) претенциозным,
ж) заумным,
з) формалистичным,
и) модерновым,
к) разрушающим музыку и пластичность формы,
л) нарушающим традиции и каноны,
м) бросающим вызов здравому смыслу,
н) бьющим на внешний эффект и становящимся поперек.
И вообще уродливым и колючим,
Пытающимся путем скандала
Затмить ромашку и василек.
А между тем
Любители разведения кактусов
Привыкают к их неожиданным формам,
К их удивительной графике,
К их индивидуальности,
Когда неповторимы два экземпляра
(Простите, что так говорю про цветы!),
А привыкнув, любуются
И находят, представьте,
В этих бесформенных и колючих уродцах
Бездну острой и терпкой красоты.
Ложь.
Клевета.
Они не бесформенны!
Песок под солнцем то бел, то ал.
По капле вспоены, пустыней вскормлены.
Художник-шизик их рисовал.
Конструктор-гений чертил проекты
В ночной кофейно-табачный час,
Чтоб некто Пульман, Леонов некто
Потом выращивали их для нас.
Табак и кофе. Да, да, конечно.
Но согласитесь, тверда рука.
И каждая линия безупречна
И я бы даже сказал — строга.
Была фантазия неистощима,
Быть может, было и озорство.
Но в каждой черточке ощутимо
Живут законченность, мастерство.
И я,
Посетив коллекционера,
Четыре часа подряд разглядывал
Триста восемьдесят
Маленьких, четких кактусов,
Неожиданных,
Нелепых,
