Островок наш ничего…
Островок наш ничего
Населенье таково:
Из испанцев или черных
Каждый третий у него
Мы плюемся и жуем
Чуингам зубами мнем
Делать деньги не пытаясь
Мы на Вэлфере живем
Солнце мутное. Жара.
Мир гудит с шести утра
Мир гудит в средине ночи
И буржуем стал рабочий
Революцию пора
Островок Манхэттан мал
Я любить его мечтал
Я приехал и надеюсь
На пожарище согреюсь
Я сюда не опоздал
На Бродвее вонь-моча
Мои ноздри щекоча
Позволяет думать даже
Мы на лезвии меча
Хватит купли и продажи
Нужно строгого врача.
Я живу сейчас один
Возле каменных вершин
Мутно небо. Теплый ветер.
Я тебя еще не встретил
Я товарищ — господин
Поджигаем старый дом
Хватит мы пожили в нем
Пропадай старик Манхэпан
И гори дурак огнем
Революцией на свете
Революцией взмахнем
Моя новая страна
Твоя новая вина
Ты меня не привлекаешь
Не берешь и не ласкаешь
Пожалеешь ты сполна
Загремишь и запылаешь
Вспомнишь наши имена!
Уже шестое февраля
С утра заснежена земля
Пронзительный и хмурый свет
И от судеб защиты нет…
И рюмку с горькою водой
Ты тащишь хрупкою рукой
И взор лукавый мутен
Ах друг мой — ты беспутен!
Уже шестое февраля
Лежат открытые поля
Где человек лишь точка —
— печальный одиночка
Или по улицам Нью-Йорка
Плывет наш человек как корка
Банана или апельсина
Больная хворая скотина
(Ты не ходил бы — ты бы лег.
Ах не мочил бы бледных ног!)
(Наш человек он для примера
Всегда стоит у обелиска
Или колонны старой эры
Он на линейке как бы риска.
Возьмете двадцать его штук
Поставите их друг на друга
И древних нам видна заслуга
Достичь стремились солнца круг)…
Уже шестое февраля
В Париже набраны стихи
С журналом новеньким шаля
Меня прочтут большевики
Большевики начнут читать
Начнут скрести свой грешный волос
И Родина — плохая мать
Из-за спины подаст свой голос…
Метель. Я пролетарий стран
Объединившийся без друга
Сижу в Нью-Йорке как цыган
И свое дело знаю туго.
В двенадцать подтянув штаны
Надев тулуп почти советский
Пойду квартиру красить в грецкий
Цвет и горчицы и вины
Через метель мне доллар виден
И он ведет меня туда
На ниву потного труда
Который труд он не обиден
Но этот мир… что с него взять
Большевики… Капиталисты…
Не стану больше обнимать
Их страны сердцем моим чистым.
У нее широкие штаны.
Попка перетянута штанами.
Сзади хлястик. С именем жены
Но с чуть-чуть проросшими усами.
Сумка на плече. Почти мешок
Грязная нога в большой чувяке
От нечистой кожи запашок
Словно бы от кошки иль собаки
Лето прошло без особых утех
Редко слышны были шутки и смех
Но если слышны они были даже
То отдавали духом пропажи
Чистил и мыл я полы и предметы
Юбки я шил (Есть хотят и поэты)
Вечером слушал Теле и смотрел
С Джули-служанкою дружбу вертел
Если же Мэрианн вдруг приходила
Джоинт ирландка всегда приносила
Марихуанки курнув забывал
Что не допущен на сказочный бал
Так мы и жили все лето. И вот
Август сонливый и мятый встает
И над Нью-Йорком как призрак грядущего
Осень кричит голоском неимущего.
Подари мне хризантему
Или что-нибудь такое
Больше хризантемы вдвое
Но на ту же впрочем тему
Подари мне не спеша
Вдруг большой цветок лохматый
Как бы душный как бы смятый
Чтобы плакала душа
Чтоб штук пять корявых строчек
Много русских важных точек
Как бы ватных одеял
Я б с тоски нарисовал
Чтобы чувствовал как в Риме
При Нероне — Никодиме
Под конец каких-то ид
Войн Помпейских инвалид
Девочка. Придя во вторник
Принеси цветок как шапку
Не завернутую в тряпку
Лепестков широких сборник.
И мальчик работал в тени небосводов…
…И мальчик работал в тени небосводов
Внутри безобразных железных заводов
И пламенем красным, зеленым и грубым
Дышали заводов железные зубы
И ветер и дождь за пределами цеха
Не были для мальчика грязь и помеха
А грязью был цех. Целовала природа
Когда умудрялся избегнуть народа
И выйти из скопища грубых товарищей
От адовых топок — гудящих пожарищей
Во двор, в снеготу, в черноту, в сырость мира
Стоять и молчать, тихо думать, что «сыро…
А если у веток содрать кожуру
То видно как жилы пронзают кору…
И крыса и суслик ведь роют нору…
И ели так жалко что рубят в бору…»
Швыряли товарищи злобные шутки
Металлы гремели там круглые сутки
И таял там снег. И воняло там Гадом…
Народом. Заводом… загубленным садом…
…И только Иван был чернее меня
На журавлевском пляже
Лет двадцать назад Ивана кляня
С ним я сдружился даже
Загар его был в цвет сажи…
Вот мы и ходили с Иваном вдвоем
Средь них удивительным черным зверьем
Ночами работали оба
Запомню Ивана до гроба
Его съел кожевенный старый завод
А мне «Серп и молот» вдруг сунул расчет
Свобода. И двести рублей
И август. Принцесса и змей…
. . . . . . . . . . . .
…И помню я водки холодный стакан
Прическу под Элвиса Пресли
Я харьковский вор. Я бандит-хулиган
Пою под гармонику песни…
Мне Немченко Витька с похмелья играл
Любил меня Витька Карпенко
Сестра у него была полный отвал
В нее был влюблен друг мой Генка…
Ирина? Нет кажется Люда? Ах нет…
Какое-то имя простое
Я стал забывать по прошествии лет
Начало исторьи героя…
Времени все меньше
Все тропинки уже
Нет прекрасных женщин
Воздух пахнет хуже
Все мужчины — трусы
За спиной — злодеи
Скушны все Эльбрусы
Все подруги — змеи
Не доверь и брату
А тем паче — бабе
Ходишь по канату.
В молоке — быть жабе.
У любой столицы
Ты равно — прохожий
(И Москва-девица
Сюда входит тоже)
Не предаст лишь пуля
Тихая и злая
Эх ты моя гуля
Пуля дорогая…
Бога тоже нету
Лишь интеллигенты
Верят в басню эту
Да еще студенты
Нет уже обмана
Вам — Лимонов бедный
Оттого так рано
Стали злой и вредный.
. . . . . . . . . . . . .
Мы рот открыв смотрели на пейзажи
На города на бледные моря
В морях порой киты плескались даже
Глазами темно-синими горя
В зеленых льдах веселые пещеры
В руинах замков музыка и свет
Прекрасных дам сжимают кавалеры
Ведя порнографический балет
С журналом мод в кустах лежат сатиры.
Ив Сен-Лоран наброшен на бедро
И попки нимф похожие на лиры
Среди камней расставлены хитро…
С подводной лодки спущен желтый ялик
На тонкой мачте бьется черный флаг
(Гляди на весла! О, Жолковский Алик,
Сейчас взлетят, с волны сдирая лак!)
То Фантомас в компании блондинки
Спешит брильянты закопать в атолл
Но вдоль луны (Здесь крупный план корзинки!)
Воздушный шар с полицией прошел
Вниз Шерлок Холмс сигает с парашютом
Он курит трубку не снимая плащ
А Робинзон, откушавший шукрутом,
Следит за всем, труба торчит из чащ…
. . . . . . . . . . . . . .
Мы рот открыв смотрели с Робинзоном
На облака, на тучные стада
Дышали морем, дымом и озоном
И Пятниц приручали иногда…
. . . . . . . . . . . . .
В зеленых льдах… (Реши, профессор Алик,
Кто повлиял? Бодлер или Рембо
Или Жюль Берн?) букашкой видит ялик
В козлиной юбке Робинзон с трубо…
И все провинциальные поэты…
