Эдуард Лимонов - Стихотворения

И все провинциальные поэты
Уходят в годы бреды Леты
Стоят во вдохновенных позах
Едва не в лаврах милые и в розах

Расстегнуты легко их пиджаки
Завернуты глаза за край рассудка
Когда-то так загадочно и жутко
Стоят на фоне леса иль реки

Где вы ребята? Кто вас победил?
Жена, страна, безумие иль водка?
Один веревкой жизнь остановил
Другой разрезал вены и уплыл

Аркадий… Ленька… Вовка…

На полу лежат несколько седых волос Эдуарда
Их бы следовало подобрать руками или пылесосом
Но Эдуард настолько еще одурманен гашишем
Что никак не может собраться…
Сконцентрироваться ему трудно
И проходя мимо волос раз уже десять
Он все-таки говорит себе «Позже.
Я ведь иду на кухню поставить чаю
Чай важнее, чем сорный волос
Подыму волос — о чае забуду…
Прямая существует опасность…»

Потому седые волосы. Коротки и прямы
Лежат на полу и глаза мозолят

О, гашиш! Восточный источник лени!
Не курите, друзья мои, гашишу
В запустение гашиш дом приводит…

Роза стоит в бутыли
Большая роза прекрасна
Она как большая брюнетка
Как выросшая Брук Шилдс до отказу

А кто же принес мне розу?
Ее принесла мне… подруга
Подруга — жена бандита.
Люблю опасные связи…

Ох, если бандит узнает,
от распрей междоусобных
с другими бандитами, сразу…
от маленьких проституток,
которых он сутенерит…
ко мне и жене повернется…
Убьет он нас двух, пожалуй…
Имеет два револьвера
И верных друзей в придачу…

Боюсь. Но любить продолжаю
Я тело жены бандита
И ласковый темперамент
Сладки опасные связи…

Она подарила мне ручку
И подарила цепочку
И принесла мне розу
Одела на палец колечко
А кто я такой ей? Любовник…

Могла бы решить: «Не нужно
Сделает и без розы,
Даже коты умеют
Знают как влезть на кошку…
На кой мне нести подарки…»

Из солнечной из долины
Где родилась… До Парижа
Девочка докатилась
Разные нас дороги
Внесли в этот серый город…
Спасибо за твою ласку —
Подруга — жена бандита…

Ох и Людвиг-поляк, ну он и Людвиг!
Зубы рыжие ощерит и смеется
(Будто скачет разбитая телега
Поперек моего большого детства…)
Кокаину нюхнет, а после пивом
Кокаинную светлость он снимает…

Рядом бегает черная собака…
Дальше прыгает сын в жерле квартиры
Гости Людвига пьют да горлапанят
Режиссеры… Актеры и актрисы
(И Анук Эмэ была там с ними,
Только старая. Бедная стеснялась…)

Проживает Людвиг на Монмартре
Он его поддерживает славу
По монмартрским переулкам он качает
Свою пивом надутую фигуру
«Запердоляный в дупу» он гуляет…

Есть еще на свете и поляки…

Но однако Людвиг прост не так-то
И свои проблемы он имеет
И имея все свои проблемы
Он однако их вовсе не решает…

Инспектор тюрьмы и начальник работ
Прекрасный вокруг народ
Светлейшие лица, большие очки
Добрейшие мысли и с флагом значки

Французский флаг развевается вздут
Под флагом каждый одет-обут
Под флагом каждый с бутылкой вина
И по паштету на говоруна

Да здравствуют кролики разных народов
Сплоченные вместе приятным трудом
Повысим усилия кролиководов
И больше кроликов произведем

К утру через матку выходит кролик
Ботинки. Жакет. Голубая плешь.
Зовут его Жан и зовут его Толик
Возьми-ка морковку, дурак, и ешь

Очки и пиджак и галстук на темя
На жопу глаза и в карман — банкнот
А ну, расступитесь, Товарищ Время
К своей Демократии кролик идет

Несет он ей губы и острые зубы
Сосет ее грудь горячо
Жандармы трубят во французские трубы
Взнеся с аксельбантом плечо…

Сосед англичанин надел кожух
Подругу взял и пошел в кино
И не возвращался часов до двух
Вернулись вдвоем, я видал в окно

В Париже холод такой густой
Как будто Сибирь — Красноярский край
И нету дома. «Пойду Домой!»
А сам идешь в дровяной сарай

Живу как волк и умру как волк
Вчера пережрал и болит живот
Свинину ел и была как шелк
Но много съел и страдаю вот

Была бы жена чтоб сказать «Постой!
Довольно съел. Потерпи до утра».
Но так как живу я вдвоем с собой
Так ем раз в день и по полведра

К чему эта жизнь меня приведет
Как всех к концу, а конец один
Я вижу как грубо мой труп кладет
В большой чемодан чужой господин

Нет он не поправит за членом член
Чтоб мягко лежали, не терлись бы
Его профсоюз ввиду низких цен
Ведет забастовку против судьбы…

В камнях на солнце рано
Лежу как обезьяна
Напоминая мой недавний бред
Между камнями на песке скелет
Большой макрели. Чайки Тихоокеана
От рыбы не оставят мяса. Нет.

Волна в волну, как пули из нагана
Вливаются по воле их стрелка
Как Калифорния крепка!
И частной собственностью пряно
Несет от каждого прибрежного куска

«КОРМИТЬ НЕМНОГИХ. ОСТАЛЬНЫХ
ДЕРЖАТЬ В УЗДЕ
ДЕРЖАТЬ В МЕЧТАХ О МЯСЕ И ГНЕЗДЕ.»

Мне видятся Вселенского Закона
Большие буквы… Пятая колонна
Шпион. Лазутчик. Получил вновь — «На!»
И будет жить как брат Наполеона
Среди других поэтов как говна…

«Тридцать четыре тыщи хочешь?»
Я крабу говорю смущен.
«Уйди, ты что меня щекочешь!»
И в щель скрывает тело он.

Я успеваю в след ему сказать
«Тридцать четыре перемножь на пять»
. . . . . . . . . . . .
Какой поэт у океанских вод
Вульгарно не поглаживал живот
Мы все нечестен. Каждый нас смешон
А все же получает деньги «он»
Мне интересно как это бывает
Что все же «он» все деньги получает
. . . . . . . . . . . . . .
Подставив огненному телу все детали
И тело сваленному древу уподобив
Лежу я, джинсы и сандали
На жестком камне приспособив
И чайка надо мной несется
И грязная, она смеется,
В камнях всю рыбу приутробив
«Что ж ты разрушила макрель?»
Я говорю ей зло и грубо
Она топорщит свою шубу
И целит подлая в кисель
Оставшийся после отлива
Прожорлива и похотлива
Как Дон-Жуан косит в постель
. . . . . . . . . . .
Мне все равно. Я задаю вопросы
Не потому что я ищу ответы
Не эти чайки — мощные насосы
Говна и рыба. Даже не поэты
И нет не мир покатый и бесстыжий
Мне не нужны. Смеясь, а не сурово
Я прожил целый прошлый год в Париже
И как эстет не написал ни слова
. . . . . . . . . . . .
Однако б мне хватило этих сумм
. . . . . . . . . . . .

Я шел по Бродвею, одетый в полковничий плащ
Полковник был русский, а после — нацистский палач
Покончив с войною, в Нью-Джерси приплыл в пароходе
И умер недавно согласно закону в природе
. . . . . . . . . . . . . . . . .
В двадцатом-то веке уж можно ходить без калош
На вашего Бога прохожий в калошах ужасно похож
Бородка. Усы. Небольшие пустые глаза…
(Чуть что происходит, уверен, глаза орошает слеза)

Характер истерика. Нервная дама, не муж
Змея, — так гадюка, хотя это маленький уж
Ему быть Христом, никогда не носить эполет…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Жил Слава Васильев когда-то. Тишайший поэт…

Он тоже немного, но Бога мне напоминал
Ходил он по водам. Он в ливень бутылки сдавал
Набьет свою рюкзак и идет и плывет по земле
Где маленький Слава? Увы он окончил в петле…

(Он «кончил» буквально. Про это все знают давно
Оргазм наступает, коль горло у вас стеснено
Прямая есть связь между горлом и «кончил в петле»
Из тех же чудес, как «рисует мороз на стекле»)

И жил некто…..овский. Вполне подходящий поэт
Прошло уже двадцать по-моему всяческих лет
А где этот…..овский? и где остальные, где дюжина?
Я помню был суп. И одна в этом супе жемчужина…

По мискам щербатым, что сделаны были в Астории
Разлили мы суп в самом-самом начале истории
Две тысячи лет пролетело. Жемчужина сальная
Досталась Иисусу, а с нею и слава скандальная…

Так если ты миску рукою от брата берешь
То помни последствия. «Бразэр» конечно хорош
Однако предательство — тоже приятная миссия
Кто самый известный? Иуда. Признает любая комиссия

Любая статистика скажет — Иуда, глава романтической школы
К Христу наклонясь, мы помним, он шепчет глаголы
Блистают глаза его. Дерзостно молнии мечутся
И в суп попадая, шипят… умирают… колечатся…

Я шел по Бродвею, одетый в полковничий плащ
Полковник был русский, а после — нацистский палач
Он умер в Нью-Джерси. Один, без друзей и родных
Оставил он тряпки. И я унаследовал их…

Прекрасен Бродвей! На Бродвее просторно и ветрено
Хотел написать о количестве монстров квадратном на метре, но
Вдруг вспомнил, что грязный Бродвей полагается мерить количеством ярдов
…и вдруг натыкаешься — «Бринкс» …и встречаешь двух гардов…

Мешки. Револьверы. Глаза под фуражками грозные
Порезы от бритвы, и ох, подбородки серьезные…
А так как вы знаете, ветер средь нас по Бродвею гуляет
То ветер естественно старшему гарду наклейку с щеки отгибает…

Манхаттан с Бродвеем готовят себя к Халуину
Идя по Бродвею ты видишь внезапно витрину
Где смерть как мужчина токсидо напялила гордо
И держит за талию женщину-смерть она твердо

Кровавая маска все крутит и крутит педали
И кровь все течет. Как же ноги ей не отказали?
Кровавая маска, подпорчена скверной могилой
Отчасти зеленая, детям она представляется милой…

Стоят три ребенка и просто раззявили рты
Я думаю — «Дети-то нынче тверды и круты
Кровавую маску, еще и фу, гадость! что в связи с могилой!
Лет тридцать назад не назвал бы я мальчиком милой…»

(Вообще-то я думаю часть населения к празднику зря деньги тратит
Для многих и маски не нужно, лица вполне хватит
Манхэттан с Бродвеем достаточно монстров вмещают
Таких выразительных, что Франкенстайны линяют…)

Такие дела… А иду я в «Бифбюргер», ребята
Хотя и писатель, однако живу не богато
Предавший друзей. Ими преданный тысячу раз
Иуда. Я жить научился один наконец-то сейчас

Бродить по Бродвею и по Елисейским полям
Чуть-чуть оживляться среди «обольстительных дам»
И руки засунув глубоко в карманы, в полковничий плащ
С достоинством шествовать средь человеческих чащ

Чего там… Все ясно. И дамы и войны двух мух…
И слава… Увы человеческий это все дух
И крепко вдохнув этот сыру подобный вонючему как бы рокфору
Из запах… Иду, а Бродвей загибается в гору…