С посвистами, вскриками
Рюмками звенит —
Свадьба многоликая
Катится в зенит.
Половицы охают
На особый лад.
Каблучищи грохают
Невпопад.
Вздрагивают бровушки
У девчат крылом…
Лишь осталась вдовушка
За столом.
Опустила синие,
Затаив тоску;
Бабий август инеем
Прикипел к виску.
Думы тучей вислою
Накатились вновь:
Где-то там,
под Вислою,
Сгинула любовь.
Ей на долю выпало:
Всё одна,
одна…
Не могла, да выпила
Горькую до дна.
Потому и сдобрены
Памятью-слезой
Свадьбы наши добрые,
Словно май грозой.
Я рос в краю,
Где дорожат копейкой
И знают цену черствому куску.
Березы там,
За старой водогрейкой,
Роняют в пруд весеннюю тоску.
Березам что,
Им на Руси — приволье,
Не то что вдовым бабам на селе.
Им нипочем любое семиполье —
Идут посевами, навеселе.
А вот немужним,
Кинутым и вдовым —
Кормить Россию
И растить ребят…
Июнь колышет веником медовым,
На крылья подымая голубят.
Июнь, июнь,
Качни сердца нелюбы
И зарони в забытые огонь,
Полынные,
Застуженные губы
Теплом улыбки запоздалой тронь!
Уже не за горами бабье лето,
Посентябрило загодя виски.
И никакого малого ответа
Не ждется
От березовой тоски.
Единственная грезится отрада,
Июнем прожитым висит на волоске,
Что, может быть,
Заботиться не надо
Об этом самом
Завтрашнем куске.
«Деревеньке, заряне-печальнице…»
Деревеньке,
3аряне-печальнице,
Не судьба называться селом.
Никогда не сидела начальницей
За высоким сановным столом.
Ей привычно
Руками натруженными
Угощать, —
Не самой гостевать…
На роду ей,
Как видно, присужено
Мужиков да солдаток рожать.
А солдата судьбина
Не сладкая —
Ой не все возвратились домой!..
Свет дивуется русской солдаткою,
Что не ходит по миру с сумой.
Ну а русична
Маялась с малыми,
Как могла подымала сирот
И глядела очами усталыми
На проселка крутой поворот.
Горькой доле своей не поддакивала,
Улыбалась сквозь слезы весне.
Залежалое горе выплакивала
Потихоньку от малых, во сне…
А сыны
(Из которых и я)
Подрастали.
Упреков не слыша,
Уходили в иные края,
Где, казалось им,
Небушко выше.
Ты стояла,
Глядела им вслед,
И молчала в печали сердечной.
С той поры —
И на тысячи лет —
Горесть,
Гордость твоя —
Бесконечны!
1
Полюшко виды видало,
Поле живет не с твое:
Горькие песни певало,
Тощее знало жнивье.
Межи стояли,
Как стены,
Только попробуй затронь —
Вспомнит межу непременно
В пасху христову гармонь.
Благословленные властью
И помолившись кресту,
Колья со злобною сластью
Бились на шатком мосту.
Пенясь, река завивала
Сбитых в крутые ключи…
В голос жена причитала,
Только кричи не кричи…
С майского ярого поля
В шаткое вдовье крыльцо
Веет голодною долей —
Углится бабье лицо.
Будь же ты проклята,
Клята,
В поле родимом межа!..
Нам ли не помнить, ребята,
Время стыда-дележа?
2
Нас,
Кто о межах по книжкам
Вычитал страшную суть,
Поле вздымало, как вышка,
В завтрашний день заглянуть.
Щедро оно одаряло
Нас прямотою борозд,
Выдало смалу орала,
В небе —
По пригоршне звезд.
В пожни
Мы к батькам послушно
Бегали, видно, не зря.
Зябкими росами души
Нам омывала заря.
Нрав непокорный и кроткий —
Псковским увалам сродни.
Валкой мужицкой походкой
Вышли в недобрые дни.
3
Помним не кровные счеты
Дедов в сивушном чаду —
Старосты знаем работу
Мы в сорок первом году.
Жилистый,
На руку крепкий,
Филька свой час не проспал.
Даже урядника кепку
Где-то, подлец, раскопал.
С хлебом на скатерти белой
Бил чужеземцам поклон…
Полюшко,
Что ж ты хотело?..
Старый вернули закон.
На поле Филька покоен —
Как же — евона взяла!
Щупает землю ногою,
Землю,
Что людям была
Радостью,
Родиной,
Болью,
В ней и восход и закат…
В бороздах крепкие колья,
Словно занозы, торчат.
Враз обескровились зори,
Криком хотелось кричать!..
Горькое плакало горе
В полюшке нашем опять.
Будто и не было детства.
Вот он —
Мужания срок.
Приняли дети в наследство
Мести нелегкий зарок.
В дружбу подпольную веря,
Мы в лопоухий бурьян
Ставили,
Словно на зверя,
Волчий на Фильку капкан.
И довелось посмеяться:
Фильке раздроблена кость.
Но матерям отдуваться
За малолеток пришлось.
Поняли:
Волчьи капканы
Надо сберечь про запас.
Слово с тех пор
«партизаны»
Стало священным для нас.
В пади Сорокина бора,
В топи Соколичьих мхов
Нас проводили просторы
Под переклик петухов.
Шли по родимому полю,
Взяв его силу и страсть,
Чтоб усмехаться от боли,
Чтобы без крика упасть.
Волю неслыханной болью
Мы закалили, как меч.
Ради родимого поля
Можно ли сердце беречь?!
4
Можно ль тому удивляться,
Что мы вернулись опять?
Поле кричало нам:
«Братцы!» —
Руки тянуло обнять.
«Жизнь прожить — не поле перейти…»
Во моем во полюшке —
Ни тропки, ни пути.
Трын-травою поле заросло,
Затянуло дымом,
Снегом занесло.
Стелются в нем жухлые кусты
Да стоит березонька,
А под ней—
Кресты!..
Я в том поле уцелел едва, —
Пожалела малого
Матросская братва:
Насмерть, до последнего,
Встали у ракит…
Красным цветом полюшко
До сих пор горит.
О время, время!
Плачут соловьи,
А вороны восторженно кричат…
Мне до сих пор
Грозят глаза твои
И душит по ночам
Сожженья чад.
Я видел сам:
Каратели в гумно
Людей швыряли,
Как поленья в печь…
Я сам — живой,
Но душу все равно
Мне от того сожженья
Не сберечь,
Огонь пылает с четырех сторон.
Вокруг солдаты
Курят не спеша.
А я в траве.
Горит моя душа,
И не сдержать никак
Проклятья стон.
Душа горит!
И через двадцать лет
Тревожат рощу плачем соловьи.
О время, время,
Мне дымы твои
И ныне заволакивают свет!
Людно и цветасто на вокзале…
Недругов
Не так у нас встречали.
Нашенское «милости прошу»
Ихнее «гут морген» заглушает.
Только я с поклоном не спешу,
Что-то мне под ложечкой мешает.
Из Германии гостей
Экскурсовод
Провожал глазеть на стены-кручи.
А в глазах моих
Былого тучи
Поднимались,
Кроя небосвод.
Я стоял
И в прошлое глядел:
Над Псковой
Молчали грозно башни,
Давний день,
Как будто день вчерашний,
Болью незабытою гудел.
Юнкерсов кресты
Опять в глазах,
Кажется, земля насквозь пробита
Бомбами.
Земля моя в слезах,
Кровью нашей русскою
Залита.
И не кто-нибудь — отец,
Отец
У стены под дулом автомата.
Без промашки
Бьет в упор свинец,
Смерть-свинец немецкого солдата…
Я ни в чём туристов не виню,
Их тогда и не было на свете.
За отцов
Не отвечают дети.
Но и память
Не предашь огню!
