И в пытках умирать и жаждать новых пыток.
И, жизнь свою забыв, годами, день за днем
Читать твоей души непостижимый свиток;
Ведь мир - всего лишь быль, записанная в нем.
Инфанта грез, принцесса мотыльков
Моей доче
Инфанта грез, принцесса мотыльков
Вдыхает сны на лепестках камелий.
Струятся в ночь истомчивые трели
Бессонницей томимых соловьев.
По нотам одурманенных цветов
Весна ноктюрн играет на свирели.
Вдыхает сны на лепестках камелий
Инфанта грез, принцесса мотыльков.
Ей дела нет до судеб и миров,
Ей звезды колыбельную пропели.
Свободная, под покрывалом снов,
Она спокойно спит в своей постели -
Инфанта грез, принцесса мотыльков.
А страсть бывает иная -
как лед,
что долго и жгуче
плавится в сердце
и падает в душу, -
как в вИски, -
бросая
душу
в озноб.
Он любил повторять,
что люди не летают
и в доказательство
сталкивал тебя с высоты.
И ты ему верила, верила,
раз за разом падая в грязь.
Но однажды
падать тебе надоело
и ты,
облегченно смеясь,
взмахнула крыльями
и улетела.
Мне июнь подарил хризантему
Мне июнь подарил хризантему
Из букета полночного неба.
С ним, наверное, что-то случилось -
Он давно так внимателен не был.
Мне июнь подарил хризантему.
Я назвал ее нежно так — Эльза
И поставил в китайскую вазу,
А июнь был доволен донельзя.
Мне июнь подарил хризантему -
Поделился со мной звездопадом
В час, когда наклоняется полночь
Над притихшим задумчиво садом.
Пусть сгущаются краски ненастья -
Улыбаюсь я хмурому небу,
Потому что сегодня на счастье
Мне июнь подарил хризантему.
Небо нынче пьяное немного
Небо нынче пьяное немного -
От дождя, пролившегося где-то.
Улыбаясь сине и довольно,
Хлопает глазами цвета лета.
Небо нынче пьяное немного.
Подзывает облако из дали,
Чтобы ветра ветреные пальцы
Белый бок лохматый почесали.
Небо нынче пьяное немного.
Смотрит, как, мурлыча хрипловато,
Солнце - рыжий маленький котенок -
Дремлет на коленях у заката.
Неприкаянность - это истина
в самой главной моей инстанции.
Катит поезд, мелькают станции;
нынче Вена, а завтра — Приштина.
Нынче лето, а завтра — листьями
осень шпалы укроет желтыми.
Бесконечными поворотами
канителит меня жисть моя.
Ох ты гой еси одиночество!
Развокзальное-разбуфетное,
ты безродное да бездетное,
неизбывное по пророчеству.
Проводник, бодуном взлохмаченный,
будет долго в билет хмуриться;
будет чахнуть в мешке курица,
будет брякать стакан неначатый.
Что ты в паспорт глядишь пасмурно,
Что листаешь его неистово?
Мой билет - это ж вид на жительство
в государстве купейно-тамбурном.
Ты пойми, старина, главное:
все давно уж переосмыслено.
Неприкаянность - это истина,
А все прочее - от лукавого.
Рецепт приготовления одиночества
На крыльях одиночества
не улететь далеко,
но все же
в нем тоже есть польза -
ведь если
его ощипать
и содрать с него кожу,
потом посолить
и, перцем посыпав по вкусу,
пятнадцать минут потушить
на слабом огне ожидания чуда
в мадере надежды,
то можно в конце
получить полноценное блюдо.
Но прежде,
чем приступить к поеданию,
непременно следует
плюнуть на все
и
загадать желание.
Ты, наверно, права - мы и вправду с тобой потерялись;
ты конечно права - что-то важное мы упустили.
И бессильны слова, а без слов мы давно разучились
говорить по душам... по сердцам... да и просто по сути,
полагаясь на звуки и жесты, на слух и желанья.
Разойдемся по разным углам, уступая молчанью.
Ты поплачешь в подушку. Я выкурю две сигареты.
А потом, за столом, завершая формальности действа,
согласимся на том, что вели мы себя некрасиво.
Мы дошли до развилки, до края... Да что перспективы...
В перспективе - окно, заметеленное до карниза,
и постылая ночь, для которой любви не осталось.
И ведь правда, ведь верно: такая ничтожная малость -
улыбнуться тихонько, без грима, одними глазами...
Но в глазах - пустота обессиленно машет крылами.
Отразившись во взгляде
мартовского кота,
тенью скользнув
по опрокинутому в лужу небу,
пройти, балансируя,
по краю рассвета
и раствориться
во вчерашней наивной мечте.
И там, в ее высоте,
скинув пальто
ненужное больше,
расправить крылья
и улететь
от автобусов,
грязи,
попсы,
сигарет
и рекламных щитов
серого города,
в иное пространство,
где под ногами - небо и радуга,
где мартовские коты
ходят по звездам,
поставив хвосты трубой
и грозово мурлыча,
где вся вселенная -
это рыжая бабочка,
севшая на ладонь.
Ты растешь из души моей, тихо и странно -
Белой лилией в сумраке ночи усталой;
Ты струишься в артериях нежностью алой,
Заживляя тобой нанесенные раны.
В пиале твоих губ, что солены и пряны, -
Недопитая страсть остывающей лавой;
И касание рук, полуночной облавой,
Вновь тревожит желаний моих караваны...
Осыпаясь как краска с поблекшей картины,
Отгоревшие звезды провалятся в лето,
Что мне сердце разбило на две половины.
Завтра осень заглянет сквозь шторы, и где-то,
Там, где время обрушено было в руины,
Нам сыграет звенящая скрипка рассвета.
Дремлет по чашкам забытый кофе, зачах бутерброд на тарелке,
чайки кружат и кричат над укрытой туманом лагуной,
ветер осенний тихонько играет на нервах рассвета,
и нас еще — двое...
Кофе допит, вонюче дымит непогасший окурок,
чайки притихли, дождь моросит, норовя заскочить на веранду,
ветер нетрезво шагает по лужам в обнимку с полуднем,
и кажется, я — один...
Съем-ка я бутерброд - не пропадать же добру...
Я — скелет
в шкафу вчерашнего дня -
сижу в углу,
под твоими платьями -
в белом кашне на шее,
в зеленом чепце на черепе.
Ты прячешь меня
от посторонних глаз
и от собственных мыслей,
но вряд ли тебе удастся
когда-нибудь
забыть обо мне навсегда.
Ты используешь меня как манекен.
Твоя сестренка
играет со мной в дочки-матери.
Моль
уютно устроилась
у меня под ребром.
Все хорошо,
мило так, по-семейному,
но это пока -
пока однажды кому-то из нас
не надоест
весь этот фарс...
И я почему-то думаю,
что этим "кто-то"
окажется моль.
"Начинается плач гитары..."
Ф.Г. Лорка
Ты сыграешь адажио пиано
В полумраке, окутавшем дом;
И на сердце, заплакавшем пьяно,
Грусть уляжется черным котом.
В переулках прошедшего года,
В запустелом холодном вчера
Не найдя заметенного брода,-
Я останусь в зиме до утра.
То взлетая в белесое небо,
То срываясь в крутое пике,
Будет рваться душа - на потребу
Пробежавшей по струнам руке...
Пальцы сникнут, стомленные бегом,
И последняя, долгая "ля",
Оборвавшись, просыпется снегом
Уходящего прочь февраля.
В те минуты, когда предрассветная мгла над землею разлита
И, как девичьи щеки, зарей розовеет восток,
Из морской белопенной волны родилась Афродита
И в святой наготе, улыбаясь, взошла на песок.
И склонили колени пред нею все боги и песни слагали,
Охмелев от предчувствия новых, неведомых, чувств.
С неба падали звезды, цветы головами качали,
Загорались над миром столетья великих безумств...
И с тех пор она царствует в нашем, метущемся бешено, мире.
Мы живем для нее, за нее принимаем мы смерть;
И из битв выходя, к звонкострунной склоняемся лире,
Чтобы древнюю песню ей снова и снова пропеть.
И, усталые боги, мы склоняем пред нею колени
И слагаем ей оды и жаждем творенья безумств.
С неба падают звезды, вздыхают вечерние тени,
Мы хмелеем предчувствием новых, неведомых, чувств.
И в минуты, когда предрассветная мгла над землею разлита
И, как девичьи щеки, зарей розовеет восток,
