…В Агре он видит впервые вампирических обитателей чистилищ, восполняющих убыль жизненных сил всасыванием энергии человечества.
Миллионами нас исчислять надо, с Агром знакомых,
Нас, когда-то людьми называвших себя наверху,
И жестокий рассказ, как от волгр ускользали тайком мы,
Я от слез и стыда не посмею доверить стиху.
Было нечто сродни в нас медлительно гасшим лампадам…
Но в короткие дни я, сорвавшийся издалека,
Промелькнул мимоходом нет, резче скажу, мимопадом,
Остальные ж томились: недели? года? иль века?
Дорогие… Вся гордость, все лучшее ими забыто;
Точно ветер над городом, гонит их призрачный бич,
И сквозят через них блики сального, тусклого быта,
Блекло-мутные дни, счет ничтожных потерь и добыч,
Пропотевший уют человеческих стойл и квартирок,
Где снуют и клубятся отбросы народной души;
Этажи новостроек, где бес современного мира
Им кадит, как героям, твердя, что они хороши;
Все яснее сквозь них различал я вихрящийся омут,
Просверливший миры и по жерлам свергавший сюда
Миллионы слепых, покорившихся трижды слепому,
Сгустки похоти, лжи, мести, жадности, сна и труда.
Род? сословие? класс?.. Вероломный тиран революций
Раздробил скорлупу их пример и обычай отцов;
Суетливою массой по Верхней Москве они льются,
Пока рок на тропу не наступит, незряч и свинцов.
— Плачь, Великое Сердце, Кому из народных святилищ
Благовонным туманом текут славословия, — плачь!
Плачь о детищах тлена, о пленниках горьких чистилищ,
Кто, как праздная пена, не холоден и не горяч!
Плачь, Великое Сердце! По Ирмосам и литургиям
Из небесного храма под черную сень низойди,
Облегчи их блужданья! Вернуться к Тебе помоги им,
Ты, огонь состраданья, затепленный в каждой груди!
…Нет, молиться вот так я тогда не умел еще… Ужас
В закоулки, во мрак меня гнал, точно плетью, пока
Тайна здешних убежищ, из брошенных слов обнаружась,
Мне внезапной надеждой забрезжила издалека.
Меж багровых кубов, по кварталам, промозглым и волглым,
Как тоскующий зов, мне маячили их купола:
Двойники ли церквей, до сих пор недоступные волграм,
Тех, что в мире людей сквозь столетия Русь берегла?
А, так вот для чего нам внушал мироправящий демон
Разрушать естество этих мирных святынь наверху,
И кровавой звездой точно дьявольскою диадемой,
Обесчестить их трупы, их каменную шелуху!
Как хитер этот бес: посмотри, — их почти не осталось,
И покрову небесному негде коснуться земли…
Горе Агру скорбящему! как снизойдет к нему жалость?
Защитят ли страдальцев все башни, дворцы и кремли?..
Так, рыдая как гном, от стыда, от бессилья, от страха,
То бегом, то ползком я к убежищу крался, — но путь
Был оборван, когда исполински размеренным взмахом
Длиннорукая волгра меня подхватила на грудь.
Она тесно прижала меня к омерзительной коже,
То ль присоски, то ль жала меня облепили, дрожа…
Миллионами лет не сумел бы забыть я, о Боже,
Эту новую смерть срам четвертого рубежа.
Я был выпит. И прах моя ткань — в ее смрадные жилы
Как в цистерны вошла, по вместилищам скверны струясь,
Чтобы в нижних мирах экскрементом гниющим я жил бы…
Вот, ты, лестница зла! Дел и кар неразрывная связь.
…Так, в Агре он впервые испытывает живое чувство жалости. Здесь он понял, что множества несчастных пали сюда вследствие отяжеления души, вызванного жизненным укладом, долю ответственности за который несет и он.
Казалось: по-прежнему Агр вокруг,
Лишь краски померкли вдруг,
И трупною зеленью прах земной
Светился, как вязкий гной.
Меж призрачных зданий мелькали кругом,
То в щель заползая, то в дом,
Твари, верщащие рыск и лов,
С фаллосом вместо голов.
Рассказ мой! Горькую правду открой!
Они припадали порой
К массе человекоподобных груд,
Охватывая их, как спрут.
Едва шевелясь, я лежал у стены,
Как труп на поле войны,
Как падаль, подтащенная ко рву,
Как пища гиенам не льву.
Я пробовал встать, но мышцы руки
Оказывались мягки,
Как жалобно вздрагивающее желе,
Как жирная грязь на земле.
Да, куча бесформенного гнилья
Так вот настоящий я?..
Тогда, извиваясь, как бич, как вервь,
Подполз человеко-червь.
Размерами с кошку, слепой, как крот,
Он нюхал мой лоб, мой рот,
И странно: разумность его — вполне
Была очевидна мне.
Бороться? Но, друг мой! кого побороть
Могла б растленная плоть,
Бескостная, студенистая слизь,
Где лимфа и гной слились?
Едва пошевеливаясь, без сил,
Я в муке смертной следил,
Как человеко-червь пожирал
Меня, как добротный кал.
Незыблемейшую присягу приму,
Что никогда, никому
Не испытать ни в одной судьбе
То омерзенье к себе.
…В Буствиче рождается омерзение к плотскому началу, если оно ничем не озарено и не имеет противовеса в виде стремления к высшему.
Как смел я ждать, что искуплю
Во тьме чистилищ все деяния,
Что дух Возмездья утолю
Простою болью покаяния?
Я понял: срыв мой сквозь жерло
Едва лишь начат. Неимоверное
Злодейство прошлое влекло
Меня все ниже тягой мерною.
Как деспот, как антропофаг,
Как изверг, обойден пощадою,
За Буствичем глухой Рафаг
Я пересек, все глубже падая.
Коробит жгучий мой рассказ?
В нем — яд стыда, в нем горечь гневности,
Он слишком сумрачен для вас
И жаром схож с огнями древности.
Как о загробном не скажи
Во всем усмотрит чары прошлого
Тот, кто приучен богом Лжи
К благополучью века пошлого.
Но эту не отдам врагу
Правдивейшую из бумаг мою,
Стихом горчайшим не солгу:
Он опален подземной магмою.
Кто верен мужеству — читай!
Сквозь жар багрового и черного
Я подниму туда, где стай
Орлиных плеск у фирна горного;
Утешу вышней синевой,
И пред Небесной Сальватэррою
Коснешься правды мировой
И, может быть, воскликнешь: верую.
Но раньше райской синевы
Вникай в кромешные видения,
Затем, что этой злой главы
Первейшей смысл — предупреждение.
Каменный, прямой,
Сумрачный туннель,
Призрачный уклон
Вниз…
Рваный, как кудель,
Сверху лишь туман
Зыбкой бахромой
Свис.
Это — не туман:
Бурые клубки
Мечущихся тел:
Мы!
Движемся, течем
В нижний океан
Сквозь водораздел
Тьмы.
С каждым из слоев
Лестницы в Ничто
Меньше б ты нашел
Нас:
Сквозь седьмой шеол
Льется только сто
Вместо тех былых
Масс.
Дыры вместо глаз,
Пряди вместо рук,
Вместо голосов
Взрыд.
Истерзала нас
Горшая из мук:
За себя самих
Стыд.
Скользкий потолок…
Медленный уклон…
Оползни… Провал
Луж…
Эллин бы назвал
Словом «флегетон»
Этот водосток
Душ.
Хищное, как бич,
Прозвище Шим-бИг
В разум я ввожу
Твой!
Стен не раздробить;
Бунту, мятежу
Этот не открыть
Слой.
Смеет ли язык
Поименовать
Истинных владык
Дна?
Кто в моей стране
Видел эту рать
Даже в глубине
Сна?
Царственен любой,
Точно Люцифер,
С пурпуром размах
Крыл,
Но холодный лик
Сумеречно-сер,
Странной нищетой
Хил.
Ангелами тьмы
Ластятся к телам,
Космы бахромы
Вьют,
Нашу маету,
Брошенность и срам
Тихо на лету
Пьют.
Медленно ползем,
Еле шевелясь,
В каменной груди
Зла…
Вон уж впереди
Брезжит, не светясь,
Устье водоем,
Мгла.
В полное Ничто
Плавно, как струя,
Влиться наш готов
Сонм…
Вот он, наш итог
Пасть небытия,
Нижний из слоев
Дромн.
…Утратив последнее человекоподобие своей формы, в Шим-бИге он исчерпывает до конца одну из величайших мук: стыд.
