5 августа 1984, Паланга
Ну, еще потерпи
и усни. И река разведет берега.
И соседские девочки,
подавая нам пить,
на крестьянских качнутся ногах.
Мы - небесное приращение
скудных российских богатств,
земляки. С нами водятся
хищные боги и нас обирают.
Недалеко от рая,
где Ева лепешки пекла,
нам двоим постелили.
Это можно на скрипке сыграть:
просветление и невинность,
и еще одна тема, прямо
к Господу Богу на праздник.
А она не дается и дразнит,
и новую жажду
никакая любовь
не умеет уже утолить.
И рассеянно детской рукой,
стебельками цыганского мыла,
легкой слюнкой молочной
пишут на спящей воде
и черпают чашкой
то, что после у нас на губах
отливает речным серебром.
8 августа 1984, Паланга
Вставай пораньше - и уже назад
не хочется. Ну, скажем, в полшестого.
И в загородно-вогнутый пейзаж
впорхнет неловкий самолет почтовый
и унесет тебя куда-нибудь,
по небу пробежится - и отпустит,
и снова можно жить, а ту судьбу
забыть, забыть, или с чужою спутать.
Писать стихи или учить детей
чему-нибудь хорошему - футболу,
ходить по пустырям, на пустоте
сбивать подошвы, дорожить собою,
иметь приятеля, а лучше сразу двух,
в кино поплакать, в темном вестибюле
вдруг отразиться - и захватит дух
похожестью. И маленький грязнуля
попросит три копейки на сироп.
И подвернется прежний провожатый,
какой-нибудь бетховенский сурок,
и запоет, не попадая в ноты.
22 августа 1984
Машинка стучит.
И в яркий кружок фонаря
не пускает зеваку.
Нагар от свечи
на позеленевших щипцах
и овальная рама в простенке -
пустая. А как одинаково
подводят глаза. А как перехватывает
дыханье, и после машинка стучит,
а соседка по даче не слышит.
И тыща причин
тосковать опустевшему деревцу вишни.
И легче забыться в воскресном
очищающем вкусе вина.
А вишня томится, клонится,
как будто не с этой землею сроднилась,
как будто с японского переведена.
9 сентября 1984
Г.Б.
Свет в головах стоит, не рассмотреть,
какую плоть душа облюбовала
во сне, и нужно выходить
все в том же теле, с тем же провожатым.
Они хотят, чтоб мы с тобой гуляли,
беседуя (опять литература,
и пара анекдотов о великих,
и тот же Ад). Но мы под эти своды
сошли неглубоко, и там видали
советских мертвецов при орденах,
и поклонились им. День,
если воскресенье, так тягуч,
и первый круг не страшен. Я открою
на той странице, где тебя
убили, и спокойно прочитаю.
Но вертится кошачий телескоп,
и спичкой чиркают, и барственный Менухин
роняет канифоль из-под смычка,
и тень томится, ожидая новых
попутчиков, и стережет у двери
август-сентябрь 1984
И я бы мог, как шут
Пушкин
Гостиница "Лондон",
У лавки зеленной
Окно полустерто, а там
декабрист с полустертым лицом,
Рылеев какой-нибудь,
смотрит в стекло подороже
и мрачно парит над Россией.
Солдат отставной,
чухонцы идут за капустой
и поп - вот его бы и клюнуть
с налету. И шепчутся
наискосок от Сената
остроносые тени, и метят,
покуда язык не распухнет,
в масонский учебник.
И Пушкин огрызком пера
прицелившись, ткнет наугад,
и запоздалая дрожь
бежит по веревочным плечикам кукол,
и вот уже все замирают
в искусственных позах.
25 октября 1984
Н.З.
Если о мертвецах - молчок,
то не сходится устный счет
тех, кого упрямо люблю
с тем, что в Лену несет Вилюй.
И уже известен предел –
бороде не вечно седеть,
и подсказки плести волнам.
В кровь сдирает русло Синай,
и вода опять солона,
чисто с перьев течет луна,
через голову кувырок
отпускает птица-нырок.
Поклониться ей не впервой,
что ей птичьей трясти головой,
если все - как с гуся вода.
Силой пробуйте, а сам не дам.
Ни словечка - а там тишина,
и просторная катит волна,
и на камне сидит человек,
и выходят дочери рек
и поют, обступая его.
И корабль несет на боках
наливные капли смолы,
и какой-то бывший рифмач
обещает нас подвезти,
мертво скалится у руля.
24 ноября 1984
Середина ночи, улица клонит к порту,
дети приехали, пригород смотрит в ноги,
и за окном
всё глубже - огни, огоньки. На покатом полу
мы расходимся, как матросы,
прижимаясь к стене.
А на ржавую крышу звезда прилетает,
как всегда прилетала. И люки скрипят,
и дворовые снасти пузырятся.
Моем руки, стоим над порогом и медлим,
будто снимся друг другу. И ночные
кораблики поворачиваются, и волосы
путаются, и забытая песенка просится
ночевать.
12 декабря 1984, Новосибирск
Е.А.
Вон, старуха летит,
поправляя рукой потолки,
и дудит в распаявшийся чайник:
Ту-ту-ту! Домовой оседлал карандаш
и по воздуху лупит копытцем
и пишет: Ту-ту-ту! Дверь с петель!
В коридоре иностранные книжные духи,
из бывших, тихо шепчутся,
Ту-ту-ту! - говорят, - что,
дождался? До полночи какая-то мразь
над Шекспиром сидела,
заместо милиции,
сторожила великую литературу
и теперь: Ту-ту-ту! Ни души,
ни словечка. У домашних божков
деревянные губы в крови. "Говорит
радиостанция", кажется, "Юность"!
Вы слышите? Ту-ту-ту! Ту-ту-ту!
17-18 января 1985
Вечер, дождь золотой, неистощимый,
достигающий лона, обнимает колени,
крадется. Вечер, полная чаша
поцелуев миндальных, полудетской
торжественной ласки. Двор бежит
впереди и сквозь ветви
оглядывается на влюбленных,
и в скрещенных коленках
открывается вдруг прямизна,
протяженность, и в речи –
божественный клекот. И я помню,
глаза закрывая, над локтем
есть родинка, и она проплывает,
как весенняя звездочка в Яузе,
и мы забываемся...
18 марта 1985
Дом заперт, а хозяйка померла,
И родственники растащили мебель,
Резонно рассудив, что ей на небе
Уже не нужно этого добра.
Вразброд, поштучно жизненный уклад
Пустился кочевать, меняя крышу.
Комод как будто вырос, стал повыше,
Помолодел. А там тоска взяла
Диван, который сморщился, поник
И сам не свой скрипит в чужой прихожей,
Другой старухе мнет бока, не может
Терпеть собаку. И кого винит
Приемник у чердачного окна,
На шею накрутив ненужный провод?
Судьбу, судьбу. И вот удобный повод
Порассуждать, зачем нам жизнь дана.
Все вещи врозь похожий видят сон:
Ковровая дорожка, веник, ставни.
Дай им пройти сквозь смерть и там, растаяв,
Соединиться снова с мертвецом.
Хозяйка поспешит стирать белье,
Клопов травить, и мебель погрузится
В привычное сознание единства,
Живущее лишь в памяти ее.
март 1983 - март 1985
С.В.
Возвращаюсь к тебе,
огонек в гиперборейских снегах.
На дощатый ковчег
ставлю ногу, и дымка-голубка
вьет и вьет невесомые гнезда
над нами, отнимая половину из прожитого.
Узкий домик в покинутом
дачном поселке нас укроет
тряпьем, запасенным до нового
лета. Мы попьем кипятка,
наглядимся в огонь, и
ковчег заскрипит между голых
теней, поднимаясь над школой,
накренится в бурлящем пространстве,
проплывет над развилкой дорог
и невидимо встанет в высотах.
30 июля 1985
