Виктор Авин - Вечность номер пять (Сборник стихов)

Тянет Осенью из лЕсу — уж порА
две недели пронесутся, детвора
первоклассная по школам со двора
разойдется в изученьи букваря.
Тянет осенью из лесу — уж под пнем
прячет белка шишки, хвОстик все огнем
ловит ветер парус-листик с муравьем
ощетинился вдруг рябью водоем.
Тянет осенью из лесу, J-майл-J!
Лето бабье ей накаркай, воронье!
Поцелует монитор пусть горячо!
Птица гордая — любовное письмо!
Пока не пнешь — не полетит за океан.
Тянет осенью из лесу на веранду
подмывает дождик карту Какманду
По небритому газону я хожу
бес в ребре, усы торчком, под нос жужжу:
«Тянет осенью из лесу, тянет в лес!
На осину этой ночью ты залезь!
И гляди, гляди, пока не будет резь!
Ты увидишь — в классе рук уж целый лес.
— Задаю вопрос про хмель, мохнатый шмель:
Сколько крови выпил Бог чтоб плюнуть в цель?
На каком кольце Он спилит твою ель?
Будут трусики на кладбище на ней?
Будет высечен год смерти и е-мейл?»

Голубика и морошка на низине, олененок
перламутровые рожки опустил и щиплет мох
и оливками глаза его с каймою всполохов:
Лестница в небо там где ты не был, Бог.
Медная глина в трещинах черных, белое солнце
расплющщены кроны, оранжевый львенок, на холке
верблюда так пего, и иссине-синие полосы зебры:
Лестница в небо там где ты не был, Бог.
Клеканьем пение бабы бездонной об звоны косы
на лоскуты бурой в испарине пашни под шаром
червоным в цвету васильковом ложится… все…Домик!
И лестница к гнездам там где ты создал вакуум
Бог.

Однажды, какая под дубом,
в старинном парке
не добежав в авто до Дома[1]
на речке «Карповке»
я вдруг взглянул натужась вверх
в весенний воздух
передо мной стоял, во-первых,
дуб с глазом-мозгом
а по краям его в охапку
ресницы-розги,
под очень странными углами
висело небо,
а во вторых рядах, за дубом
Бугру с колхоза
за корешок в тепле давала
цель жизни Роза,
склонив пожухлую головку,
в «пальто» — занозы.
Я очень классно удивился
как-будто Бродский
и покраснев потупил взгляд
на лужу плоскую
она даря траву-мочало
ледком подернувшись
как много лет тому назад,
молчала…
— «Мама»!..И я заплакал…
Мозг заворчал:
«Блок
тут же
какал.»

Залив, ряды рыбацких сетей. Темнеет. Банька.
Да в соснах ветер. Фосфоритически луна
об днища лодок, что перевернуты, конечно, в воду
эфира неба, глядит, глядит — желток на беже
блеснет вдруг молния стеблем, в излом, коленом
переходя в бутоны астры на верху неба, и освещая
дорожку к Раю от стекла, в хрустальной вазе
да криво плачущую иву у самой глади, и облачкА
они уложены зефиром, в прямоугольнейшей коробке
Бог вдалеке, на горизонте, сидит на пробке
бутылки с Джином, упавшей с Огненной земли
на бок гольфстрима, в пучки завязанные сны
в верхушках сосен, да волны (их в воду бросили)
плывут к дощатому причалу, спадают хлюпнув
мотая в стояки у дна мочало — морскую брюкву
в песке, у илистой полянки лежит колечко
У баньки пес сторожевой, в овечьей шкуре
Бог с посохом, бежит на встречу, кудахчут куре
далiко… Сейчас что-то будет.

Догорает в камине компьютер-тетрадь
и змеиный язык распускает огонь
обжигая бересту до в стиле «ампир»
статуэтки «Венера на Клоне».
Затекает пластмасса цевьем в сапоги
застывая броней ахилесовых пят
На камине бакс стелет дорогу часам
и обратно бежит циферблат.
Ты забудь меня Русь у камина в степи
пепелище, труба — мой языческий Бог
Образ Тени колышет пусть в пятом углу
и плющем по земле люд-горох….
Ты прости меня, Родина, — еб твою Мать!
Мать — Надежду в рот маковых Роз
положить не забудь на могилку мою,
на отныне и там говна воз.
Истлевает от жара гробов моих рать
шевелясь паутинами крыл
из трубы, на шару, поднимаюсь студясь
на гору, что себе я сам вырыл…

Великой тайной жизни окружОн
я, следуя за тенью древних стен
по кругу, чуть касаясь их плечом
по колее от дышащих машин
сбиваясь на трусцу когда темно
становится — то солнце за крестом
взлетая над травою на вершок
когда стучится в спину мой мешок.
Бегу за очертанием своим
столь юным, столь беспечным, молодым
Встал. Выпил из горла портвейну «Херес»!
Кричу: «Свободу Анжеле Дэвис!»
И тени разбежались по святым!
И стены отвалили мне кирпич!
Я кинулся в фонарь на Брайтон Бич
Из Питера! В аптеку! Скипидару!
Я жизни предпочел смертельный шик
пробежки вдоль наклоненной стены
по кОлее от Дела до Молвы.
Составь мне Ведьма в рио-рито пару.

Цветочек в вазочке, на блюде устрицы,
вид на Гороховую в о'кна, в «Обусе»
юбчонку мини и меня в носках до икр
да, было видно всем: расцветка «тигр»…
По тротуару человечек в шляпе с тросточкой
Ну елы — Чаплин Ч., глядит на завитОк за мочкой
твоей,
он в центре лужи замер, поднял
фалды польто
а за его спиной, на тросе дО неба,
ничей,
качает ночью мая маятник Фуко. «Клико!»,
ты цокнув, пальчиком об пальчик.
Хохо! Хохо
чем не
«Огни Большого Города Санкт-Петербурга»?!
…Все так и было, господа, был «первомая рОддом».
Весна и очень.
И симпатичный ресторанчик. Напились в осень,
среди веков,
сидели двое под столом, на маятнике
«фУков».
Он помогал дышать, держал коленки
в рУках. Кричал «аборт, аборт!»
Потом по лужам бежевым бежали. Она:
«Апорт, апорт…!». И город был
как-будто корт…

Два по двести и занюхать рукавом
встать и крикнуть — «бляди, суки, я живой!»
и со сломанным высоким каблуком
танцевать цыганку танго, под мелодь
и на щипанные пялиться две (?) брови.
Питер. Сорок первый. Лето. Подиум.
Два по двести — на спидометрах, Бог ловит
между «лево-право стереодорогой»
широко расставив, бритых, обе, ноги
Получая крышей мессера по яйцам….
Х*й, два нимба, распальцованные пальцы,
Утро, сводка «Происшествия». Похмелье…
Два по двести и занюхать руко-перьями
встать и крикнуть — «бляди, суки, я Онегин!»
И «Татьяна» стала б девой молодой
И петлею в бесконечность б юный Невский….
— Этот сон ты видел-видел, марш б… домой!
Питер. Выстрел. Сорок первый. Достоевский
в амбразуре, с замурованными пальцами!
Клон помилован, распята жизнь на фрески:
две по двести, шик, корона, клоун «Гальцев»
«Три трамвая на привале». «Шыпр». Лески
от моста до глади водной, проводами, под углами…
а на дне лежит Распутин!
А на небе — раз, «Путин»! Два — «Путин»! Три — «Путин!»
Это звезды!
Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!
Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!
Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!
Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!
…

О плаху воздух ласкает руки
и солнце точит острие топора
и кандалами вдали постукивает
она.
О куст терновый цепляет платье
и с нитью ворон летит в гнездо
уж под сандалью, на ее счастье, познАл
седло.
Упала в куст и лежит заплакав
сорвался камень с тропинки вниз
разбил висок палачу на осле — какой
каприз….
Молись и ты чтобы уж в твой выполз
стих.
А в небо, на плаху, и в мыслях ты не
тянись.
Едь на осле палачом или будь ослом — вези
палача.
Орел и кобра лишь знают в тебе — где верх
где низ.