Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Вновь труду доверил руки
И доверил разум свой.
Он ослабил голос муки,
Неумолчный ночью вой.
Судьбы чертеж, еще загадочный,
Я перелистываю днями.
Блеснет забытыми заботами
Волнующая бровь,
Опять звенит работами
Неунывающая кровь.

Про узы,
Про цепи,
Про путы
Все песни пропеты.
Но я, опьяняемый тонкою бровью,
Молнии слов серебро вью.

А я
Из вздохов дань
Сплетаю
В Духов день.
Береза склонялась к соседу,
Как воздух зеленый и росный.
Когда вы бродили по саду,
Вы были смелы и прекрасны.
Как будто увядает день его,
Береза шуметь не могла.
И вы ученица Тургенева!
И алое пламя повязки узла!
Может быть, завтра
Мне гордость
Сиянье сверкающих гор даст.
Может, я сам
К семи небесам
Многих недель проводник,
Ваш разум окутаю,
Как строгий ледник.
И снежными глазами
В зеленые ручьи
Парчой спадая гнутою,
Что все мы – ничьи,
Плещем у ног
Тканей низами,
Горной тропой поеду я,
Вас проповедуя.
Что звезды и солнце <?> – все позже устроится.
А вы, вы – девушка в день Троицы.
Там буду скитаться годы и годы.
С коз
Буду писать сказ
О прелестях горной свободы.
Их дикое вымя
Сосет пастушонок.
Где грозы скитаются мимо,
В лужайках зеленых,
Где облако мальчик теребит,
А облако – лебедь,
Усталый устами.
А ветер,
Он вытер
Рыданье утеса
И падает, светел,
Выше откоса.
Ветер утих. И утух.
Вечер утех
У тех смелых берез,
С милой смолой,
Где вечер в очах
Серебряных слез.
И дерево чар
Серебряных слов.
Нет, это не горы!
Думаю, ежели к небу камень теснится,
А пропасти пеной зеленою моются,
Это твои в день Троицы
Шелковые взоры.
Где тропинкою шелковой,
Помните, я шел к вам,
Шелковые ресницы!
Это,
Тонок
И звонок,
Играет в свирель
Пастушонок.
Чтоб кашу сварить,
Пламя горит.
А в омуте синем
Листья кувшинок.

Ветер – пение
Кого и о чем?
Нетерпение
Меча быть мячом.
Люди лелеют день смерти,
Точно любимый цветок.
В струны великих, поверьте,
Нынче играет Восток.
Быть может, нам новую гордость
Волшебник сияющих гор даст,
И, многих людей проводник,
Я разум одену, как белый ледник.

Там люди идут в рощи
Молиться – ложе с кем
Весною разделить;
И пламя глазом божеским
На белых старцев нить
(Молящиеся мощи)
Бросает тень багровую –
Веселою дубровою
Глазам седых небес
Листвой сквозных завес
В осинах среброствольных,
Прямых и богомольных.

Где резкие цветы
На черной чаще,
Устами истомы
Звучащий
Там
Стоит и [поет]
И красен, точно плод, рот.
И ты
За пеплом снеговым
Сидишь немая,
Как пламя одинока,
Певцу внимая
Под тенью дерева.
Слова венком плетет
Он, темноустый, полуголый.
В нем моря стон,
И зверя вой,
И шум потока,
Прекрасен и отважен
Над темной чащею куста
Весенней вишней рта.
И в воздухе блеск ягоды веселый!
И смелым заревом глаза его горели.
И пальцы рук его – свирели.

Нежный Нижний! –
Волгам нужный,
Каме и Оке,
Нежный Нижний
Виден вдалеке
Волгам и волку.
Ты не выдуман
И не книжный
Своим видом он.
Свидетели з этом:
И Волга иволги,
Всегда золотая, золотисто-зеленая!
И Волга волка,
В серые краски влюбленная.
Старою сказкою око
Скитальца-слепца успокоив,
Киев на Волге!
Киевский холм на Оке!
Киевом глаз успокоив,
Старою лютнею стен,
В облачной блещешь руке
Сказкою, сказкою иволги!
Там, где в зеленом железо лугов, –
Одуванчиков золото.
А с белых высот
Мокрые струи берез
Хлещут венком в Троицын день.
Девичьим хохотом сомкнутых уст
Зеленые пели березы.
Дряхлые щеки напряг
Седоволосый старец времен
И, ветхий рукой, дует и дует…
В площадь твою вихрем полета имен
Усопших, рожденных, женатых,
Точно свист однозвучной свирели,
Этот полет разумов пыльных или пернатых.
<Та> пронеслась сухопутной русалкой
По улицам, жаждущим видеть нагое.
А этот свечой восковою быть алкает
И с гробом одною давно уже сросся ногою.
Этот глуп, а тот умен,
И в зелени прячутся
Из опасения, из опасения.
А время дальней Москвою
Волгу целует.
Но если, Киев на Оке,
Тобой стрела Москвы крылата,
И та сейчас слететь готова
С великой тетивы из серой влаги,
Будь перьями стрелы!
Ведь синий лук реки –
Он мечет города далёко,
Холмы венчает крепостями
И в бога зелени рассыпанные кудри
Вонзать привык булавку старой башни.
А под ее стеной зелено-мшистой
Схоронить девушку и ведра.
И быстрый крик
К реке и року
И к руке жестокой,
Заступ чей земле велел умолкнуть крику
В вишнево-сочном рте.
Но лук из бурунов,
Из бурь, из бора,
Из берегов, из брани
И избранников,
Сплетенный туго,
Держал стрелец избы.
А Волга из чаш и стаканов
В пещеры лилась человека.
Катится там со ступени на ступень,
Капля за каплей.
И после, точно
Священник седой на колокольне
Или мулла на минарете,
На самый конец волоса над смуглым небом
Каплею золотою пота
Волга солнцу выходит молиться в часы зноя
Над потным лицом бурлака.
И молится долго
Старая Волга
И вновь улетает.

И даже
В продаже
Конского мяса
Есть «око за око»
И вера в пришедшего Спаса.
Грубеем
И тихо гробеем.
Где в кольцах оглобли говею,
Падая на земь бьющимся задом,
Кониной,
Я – белый конь городов
С светлым русалочьим взглядом,
Невидящим глазом
Синим,
В черной оглобле и сбруе,
Как снежные струи,
Я бьюсь.
Так упаду
Убитым обетом.
Паяцы промчатся
Ду-ду и ду-ду,
А я упаду
Убитым обетом.
А город, он к каждому солнцу ночному
Протянул по язве
И по вопросу: разве?

Вихрем разумным, вихрем единым
Все за богиней – туда!
Люди крылом лебединым
Знамя проносят труда.

Жгучи свободы глаза,
Пламя в сравнении – холод!
Пусть на земле образа!
Новых построит их голод…

Двинемся, дружные, к песням!
Все за свободой – вперед!
Станем землею – воскреснем,
Каждый потом оживет!

Двинемся в путь очарованный,
Гулким внимая шагам.
Если же боги закованы,
Волю дадим и богам!

Росу вишневую меча
Ты сушишь волосом волнистым.
А здесь из смеха палача
Приходит тот, чей смех неистов.

То черноглазою гадалкой,
Многоглагольная, молчишь,
А то хохочущей русалкой
На бивне мамонта сидишь.

Он умер, подымая бивни.
Опять на небе виден Хоре.
Его живого знали ливни –
Теперь он глыба, он замерз.

Здесь скачешь ты, нежна, как зной,
Среди ножей, светла, как пламя.
Здесь облак выстрелов сквозной,
Из мертвых рук упало знамя.

Здесь ты поток времен убыстрила,
Скороговоркой судит плаха.
А здесь кровавой жертвой выстрела
Ложится жизни черепаха.

Здесь красных лебедей заря
Сверкает новыми крылами.
Там надпись старого царя
Засыпана песками.

Здесь скачешь вольной кобылицей
По семикрылому пути.
Здесь машешь алою столицей,
Точно последнее «прости».