Алексей Прасолов - Лирика

        Эскалатор уносит из ночи
        В бесконечность подземного дня.
        Может, так нам с тобою короче,
        Может, здесь нам видней от огня…

        Загрохочет, сверкая и воя,
        Поезд в узком гранитном стволе,
        И тогда, отражённые, двое
        Встанем в чёрно-зеркальном стекле.

        Чуть касаясь друг друга плечами,
        Средь людей мы свои — не свои,
        И слышней и понятней в молчанье
        Нарастающий звон колеи.

        Загорайся, внезапная полночь!
        В душном шорохе шин и подошв
        Ты своих лабиринтов не помнишь
        И надолго двоих разведёшь.

        Так легко — по подземному кругу,
        Да иные круги впереди.
        Фонарём освещённую руку
        Подняла на прощанье: «Иди…»

        Не кляни разлучающей ночи,
        Но расслышь вековечное в ней:
        Только так на земле нам короче,
        Только так нам на свете видней.

        Уже огромный подан самолёт,
        Уже округло вырезанной дверцей
        Воздушный поглощается народ,
        И неизбежная, как рифма «сердце»,

        Встаёт тревога и глядит, глядит
        Стеклом иллюминатора глухого
        В мои глаза — и тот, кто там закрыт,
        Уже как будто не вернётся снова.

        Но выдали — ещё мгновенье есть! —
        Оттуда, как из мира из иного:
        Рука — последний, непонятный жест,
        А губы — обеззвученное слово.

        Тебя на хищно выгнутом крыле
        Сейчас поднимет этой лёгкой силой, —
        Так что ж понять я должен на земле,
        Глядящий одиноко и бескрыло?

        Что нам — лететь? Что душам суждена
        Пространства неизмеренная бездна?
        Что превращает в точку нас она,
        Которая мелькнула и исчезла?

        Пусть — так. Но там, где будешь ты сейчас,
        Я жду тебя, — в надмирном постоянстве
        Лечу, — и что соединяет нас,
        Уже не затеряется в пространстве.

        Скорей туда, на проводы зимы!
        Там пляшут кони, пролетают сани,
        Там новый день у прошлого взаймы
        Перехватил веселье с бубенцами.

        А что же ты? Хмельна иль не хмельна?
        Конец твоей дурашливости бабьей:
        С лихих саней свалилась на ухабе
        И на снегу — забытая, одна.

        И, на лету оброненная в поле,
        Ты отчуждённо слышишь дальний смех,
        И передёрнут судорогой боли
        Ветрами косо нанесённый снег.

        Глядишь кругом — где праздник? Пролетел он.
        Где молодость? Землёй взята давно.
        А чтобы легче было, белым, белым
        Былое бережно заметено.

        В этом доме опустелом
        Лишь подобье тишины.
        Тень, оставленная телом,
        Бродит зыбко вдоль стены.

        Чуть струится в длинных шторах
        Дух тепла — бродячий дух.
        Переходит в скрип и шорох
        Недосказанное вслух.

        И спохватишься порою,
        И найдёшь в своей судьбе:
        Будто всё твоё с тобою,
        Да не весь ты при себе.

        Время сердца не обманет:
        Где ни странствуй, отлучась,
        Лишь сильней к себе потянет
        Та, оставленная, часть.

        Опять мучительно возник
        Передо мною мой двойник.
        Сперва живёт, как люди:
        Окончив день, в преддверье сна
        Листает книгу, но она
        В нём прежнего не будит.

        Уж всё разбужено давно
        И, суетою стеснено,
        Уснуло вновь — как насмерть.
        Чего хотелось? Что сбылось?
        Лежит двойник мой — руки врозь,
        Бессильем как бы распят.

        Но вот он медленно встаёт —
        И тот как будто и не тот:
        Во взгляде — чувство дали,
        Когда сегодня одного,
        Как обречённого, его
        На исповедь позвали.

        И сделав шаг в своём углу
        К исповедальному столу,
        Прикрыл он дверь покрепче,
        И сам он думает едва ль,
        Что вдруг услышат близь и даль
        То, что сейчас он шепчет.

        Когда несказанное дышит,
        Когда настигнутое жжет,
        Когда тебя никто не слышит
        И ничего уже не ждет, —

        Не возвещая час прихода,
        Надеждой лишней не маня,
        Впервые ясная свобода
        Раздвинет вдруг пределы дня.

        И мысль, как горечь, — полной мерой.
        И вспышка образа — в упор,
        Не оправданье чье-то веры,
        Неверящим — не приговор.

        На них ли тратить час бесценный?
        Ты вне назойливых страстей…
        Здесь — искупление измены
        Свободе творческой твоей.

        Поднялась из тягостного дыма,
        Выкруглилась в небе —
        И глядит.
        Как пространство
        Стало ощутимо!
        Как сквозное что-то холодит!

        И уже ни стены,
        Ни затворы,
        Ни тепло зазывного огня
        Не спасут…
        И я ищу опоры
        В бездне,
        Окружающей меня.

        Одарив
        Пронзительным простором
        Ночь встает,
        Глазаста и нага.
        И не спит живое —
        То, в котором
        Звери чуют брата и врага.

        Я хочу, чтобы ты увидала:
        За горой, вдалеке, на краю
        Солнце сплющилось, как от удара
        О вечернюю землю мою.

        И как будто не в силах проститься,
        Будто солнцу возврата уж нет,
        Надо мной безымянная птица
        Ловит крыльями тающий свет.

        Отзвенит — и в траву на излёте,
        Там, где гнёзда от давних копыт.
        Сердца птичьего в тонкой дремоте
        День, пропетый насквозь, не томит.

        И роднит нас одна ненасытность —
        Та двойная знакомая страсть,
        Что отчаянно кинет в зенит нас
        И вернёт — чтоб к травинкам припасть.

        Одним окном светился мир ночной,
        Там мальчик с ясным отсветом на лбу,
        Водя по книге медленно рукой,
        Читал про чью-то горькую судьбу.

        А мать его глядела на меня
        Сквозь пустоту дотла сгоревших лет,
        Глядела, не тревожа, не храня
        Той памяти, в которой счастья нет.

        И были мне глаза её страшны
        Спокойствием, направленным в упор
        И так печально уходящим вдаль,
        И я у чёрной каменной стены
        Стоял и чувствовал себя как вор,
        Укравший эту тайную печаль.

        Да, ты была моей и не моей…
        Читай, мой мальчик! Ухожу я вдаль
        И знаю: материнская печаль,
        Украденная, вдвое тяжелей.