МАЯКОВСКИЙ — ВЕКАМ
Куда я,
зачем я?
Улицей сотой
мечусь
человечьим
разжужженным ульем.
Глаза пролетают оконные соты,
и тяжко,
и чуждо,
и мёрзко в июле им.
Витрины и окна тушит
город.
И только
туч выпотрашивает туши
кровавый закат-мясник.
Слоняюсь.
Мост феерический.
Влез.
И в страшном волненьи взираю с него я.
Стоял, вспоминаю.
Был этот блеск.
И это
тогда
называлось Невою.
Здесь город был.
Бессмысленный город,
выпутанный в дымы трубного леса.
В этом самом городе
скоро
ночи начнутся,
остекленелые,
белесые.
Июлю капут.
Обезночел загретый.
Избредился в шепот чего-то сквозного.
То видится крест лазаретной кареты,
то слышится выстрел.
Умолкнет —
и снова.
Я знаю,
такому, как я,
накалиться
недолго,
конечно,
но все-таки дико,
когда не фонарные тыщи,
а лица.
Где было подобие этого тика?
И вижу, над домом
по риску откоса
лучами идешь,
собираешь их в копны.
Тянусь,
но туманом ушла из-под носа.
И снова стою
онемелый и вкопанный.
Гуляк полуночных толпа раскололась,
почти что чувствую запах кожи,
почти что дыханье,
почти что голос,
я думаю — призрак,
он взял, да и ожил.
Рванулась,
вышла из воздуха уз она.
Ей мало
— одна!—
раскинулась в шествие.
Ожившее сердце шарахнулось грузно.
Я снова земными мученьями узнан.
Да здравствует
— снова! —
мое сумасшествие!
Фонари вот так же врезаны были
в середину улицы.
Дома похожи.
Вот так же,
из ниши,
головы кобыльей
вылеп.
— Прохожий!
Это улица Жуковского?
Смотрит,
как смотрит дитя на скелет,
глаза вот такие,
старается мимо.
«Она — Маяковского тысячи лет:
он здесь застрелился у двери любимой».
Кто,
я застрелился?
Такое загнут!
Блестящую радость, сердце, вычекань!
Окну
лечу.
Небес привычка.
Высо́ко.
Глубже ввысь зашел
за этажем этаж.
Завесилась.
Смотрю за шелк —
все то же,
спальня та ж.
Сквозь тысячи лет прошла — и юна.
Лежишь,
волоса́ луною высиня.
Минута…
и то,
что было — луна,
Его оказалась голая лысина.
Теперь пускай поспят.
Рука,
кинжала жало стиснь!
Крадусь,
приглядываюсь —
и опять!
люблю
и вспять
иду в любви и в жалости.
Зажглось электричество.
Глаз два выката.
«Кто вы?» —
«Я Николаев
— инженер.
Это моя квартира.
А вы кто?
Чего пристаете к моей жене?»
Чужая комната.
Утро дрогло.
Трясясь уголками губ,
чужая женщина,
раздетая догола.
Растерзанной тенью,
большой,
косматый,
несусь по стене,
луной облитый.
Жильцы выбегают, запахивая халаты.
Гремлю о плиты.
Швейцара ударами в угол загнал.
«Из сорок второго
куда ее дели?» —
«Легенда есть:
к нему
из окна.
Вот так и валялись
тело на теле».
Куда теперь?
Куда глаза
глядят.
Поля?
Пускай поля!
Траля-ля, дзин-дза,
тра-ля-ля, дзин-дза,
тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!
Петлей на шею луч накинь!
Сплетусь в палящем лете я!
Гремят на мне
наручники,
любви тысячелетия…
Погибнет все.
Сойдет на нет.
И тот,
кто жизнью движет,
последний луч
над тьмой планет
из солнц последних выжжет.
И только
боль моя
острей —
стою,
огнем обвит,
на несгорающем костре
немыслимой любви.
Ширь,
бездомного
снова
лоном твоим прими!
Небо какое теперь?
Звезде какой?
Тысячью церквей
подо мной
затянул
и тянет мир:
«Со святыми упокой!»
Поэма впервые опубликована отдельным изданием в изд. «Асис», [Пг]., 1918, вышла в Москве.
В конце января 1918 года Маяковский читал поэму на квартире поэта А. Амари, где состоялась своеобразная встреча поэтов двух поколений. «Едва кончил Маяковский, с места встал побледневший от переживаемого А. Белый и заявил, что он даже представить себе не мог, что в России в это время могла быть написана поэма столь могучая по глубине замысла и выполнению, что вещью этой двинута на громадную дистанцию вся мировая литература… После окончания этого сплошного дифирамба слушавшие инстинктивно обратились с аплодисментами не к оратору, а к Маяковскому. Встал маститый К. Д. Бальмонт… Начал читать сонет. И в этом сонете, сквозь дружескую и отеческую похвалу, звучала горечь признания в сдаче позиции и отступления на второй план» («Дальневосточное обозрение». Владивосток, 1919, 29 июня). В феврале 1918 года Маяковский читал поэму в Политехническом музее в Москве.
Поэма «Человек» завершает дооктябрьский период творчества Маяковского. В этом произведении наиболее полно воплотилось представление Маяковского о месте человека в жизни. Герой поэмы — Человек — наделен замечательными возможностями, это действительно «венец создания». В фантастической, условной по форме поэме Маяковский создает глубокие художественные образы, обобщающие самую суть капиталистического мира.
Романтическая широта охвата мира сочетается в поэме с конкретными чертами реалистического, критического подхода к действительности.
В небе моего Вифлееме никаких не горело знаков… — В Вифлееме, по евангельскому преданию, родился Иисус Христос. В момент его рождения над ним загорелась звезда — небесное знамение.
Мекка — место паломничества мусульман.
Брэм, Альфред (1829–1884) — немецкий зоолог.
Локк, Вильям (1863–1930) — английский писатель, автор сентиментальных, развлекательных романов.
«Солнце встает над ковылями». — Маяковский пародирует основные мотивы хрестоматийных стихов.
Абрам Васильевич — А. В. Евнин, знакомый Маяковского.
Папаша, мне скушно! Мне скушно, папаша! — Перефразируя строки из стихотворения И. Северянина «Тиана», Маяковский издевается над салонно-мещанской тематикой его произведений.
…головы кобыльей вылеп. — На улице Жуковского в Петрограде в стене одного дома была ниша, и в ней — лепная голова лошади.
В. Макаров.
