*** (Вы, созерцающие…)
Вы, созерцающие,
у кого на глазах убивали.
Как чувствуешь взгляд спиной,
так чувствуете вы всем вашим телом
взгляды мертвых.
Сколько ломких глаз взглянет на вас,
когда вы из ваших убежищ сорвете фиалку?
Сколько молящих рук
в мученической судороге веток
на старых дубах?
Сколько воспоминания произрастает в цвету
вечернего солнца?
О неспетые колыбельные
в ночном крике горлицы!
Иной принес бы на землю звезды,
а теперь за него это сделает старый колодец.
Вы, созерцающие,
вы не подняли убийственную руку,
но праха с вашей тоски
не стряхнуть вам,
вы, стоящие там, где прах в свет
превращается.
*** (И с твоих ног, любимый мой…)
И с твоих ног, любимый мой,
две руки, рожденные давать,
башмаки сорвали
перед тем, как тебя убить.
Две руки, которые должны отдать себя,
распадаясь в прах.
Твои башмаки из телячьей кожи,
дубленой, крашеной,
шилом проколотой.
Кто знает, где последний живой вздох обитает?
Во время короткой разлуки
земли с твоей кровью
берегли они песок, словно часы,
наполняемые смертью ежесекундно.
Ноги твои!
Их опережали мысли,
такие быстрые у Господа Б-га,
что ноги твои уставали,
израненные в погоне за сердцем.
Но кожу, которую лизал теплый язык
матери-коровы,
прежде чем содрали ее, —
эту кожу содрали еще раз,
с ног твоих
содрали,
любимый мой!
*** (Всегда там где умирают дети…)
Всегда
там где умирают дети
самые тихие вещи бесприютны.
Мантия — боль заката
в которой темная душа дрозда
оплакивает ночь —
маленькие ветерки над зыбкими травами вея
развалины света угашая
и умирание сея —
Всегда там где умирают дети
догорают огненные лики
ночи одинокой в своей тайне —
и кто знает каких проводников
смерть высылает:
Запах древа жизни,
петушиный крик что укорачивает день
волшебные часы осеннего ужаса
в заколдованную детскую —
мотки воды к берегам тьмы
гулкий тягучий сон времени —
Всегда
там где умирают дети
завешиваются зеркала кукольных домов
вздохом,
не хотят больше видеть пляску лилипутов-пальцев
одетых в атлас детской крови,
пляску что тихо стоит
как в подзорной трубе
мир, отторгнутый у луны.
Всегда
там где умирают дети
камень и звезда
и сколько грез
бесприютны.
Мать меня держала за руку.
Тут поднял кто-то нож прощания,
и выпустила мать мою руку,
чтобы не попал он в меня.
Потом она еще раз тихо потрогала мои колени, —
и рука ее кровоточила.
И пополам перерезал нож прощания
кусок у меня в горле.
Нож взошел на рассвете вместе с солнцем
и в глазах моих начал заостряться.
В моем ухе уже оттачивали друг друга вода и ветер,
и голос утешителя колол меня в сердце.
Когда вели меня на смерть,
и в последнее мгновенье чувствовалось,
как обнажается великий нож прощания.
Мы, спасенные,
Смерть уже изготовила себе флейты из наших полых костей.
Жилы наши — уже тетива ее лука.
Наши тела еще жалуются
Всей своей искалеченной музыкой.
Мы, спасенные,
Все еще висят перед нами в голубом воздухе
Петли для наших шей.
Водяные часы все еще наполняются каплями нашей крови.
Мы, спасенные,
Черви страха все еще поедают нас.
Наше созвездие погребено в прахе.
Мы, спасенные,
Просим вас:
Не показывайте нам солнце сразу.
Лучше постепенно…
Не торопясь, ведите нас от звезды к звезде.
Исподволь приучайте нас к жизни.
Мы ведь отвыкли.
Запоет птица,
Плеснет ведро в колодце,
Откроется наша запечатленная боль
И смоет нас.
Пожалуйста,
Пока не показывайте нам злых собак:
Иначе, иначе
Мы рассыплемся в прах,
У вас перед глазами рассыплемся в прах.
Что же все еще сплачивает нас?
Мы, бездыханные,
Наша душа бежала к Нему из полуночи
Задолго до того, как наше тело спасли
В ковчеге мгновения.
Мы, спасенные,
Мы пожимаем вам руки,
Мы заглядываем вам в глаза,
Но все еще сплачивает нас только прощанье,
Прощанье во прахе
Все еще сплачивает нас с вами.
Мы, черным солнцем страха
изрешеченные, —
омыты мы пóтом нашей смертной минуты.
Увяли у нас на теле нанесенные нам смерти,
как полевые цветы вянут на песчаном холме.
О вы, приветствующие прах, как друга,
вы, песок, говорящий песку:
Я люблю тебя.
Мы говорим вам:
Разорваны мантии, облекавшие тайны праха,
воздух, где нас удушили,
огонь, которым сожгли нас,
земля, куда бросили наши останки.
Вода, где жемчуг нашего пота,
вскрылась вместе с нами и начинает сверкать.
Мы, мертвые Израиля, говорим вам:
еще на одну звезду мы углубились
в нашего сокровенного Б-га.
О вы, затравленные в мире!
Наша речь — смесь родников и звезд,
как ваша.
Ваши буквы из нашей плоти.
Мы странствуем вверх,
мы знаем вас, —
о вы, затравленные в мире!
Сегодня висела человеколань у нас на ветках,
вчера косуля окрасила розами траву под нашим стволом.
Последний страх ваших следов гаснет в нашем покое.
Мы — великий тенеуказатель,
овеянный птичьим пением, —
о вы, затравленные в мире!
Мы указываем путь в тайну,
чье начало — ночь.
Мы тени, о, мы тени!
Тени палачей,
пригвожденные к праху ваших преступлений, —
тени жертв,
рисуя драму вашей крови на стене.
О, мы беспомощные траурные бабочки,
пойманные на звезде, которая горит себе дальше,
пока мы обречены плясать в преисподних.
Наши кукольники знают лишь смерть.
Золотая мамка, ты, вскормившая нас
для такого отчаяния,
отверни, о солнце, лицо свое,
чтобы и нас покинуть,
или пусть нас отбрасывает веселый палец,
поднятый ребенком,
и легкое счастье стрекозы
над водой.
Садовники мы, без наших цветов.
Не пересадишь целебную траву
из вчера в завтра.
Отцвел шалфей на лугах, —
розмарин утратил запах перед лицом новых смертей.
Даже горечь полыни — вчерашняя горечь.
Цветы утешенья слишком низкорослы.
Им не дотянуться до детской слезы.
Новое семя, быть может,
в сердце ночного певца.
Кто из нас утешать смеет?
В глубине долины
между вчера и завтра
стоит херувим,
рисует крыльями молнии скорби,
и руки его разлучают утесы —
вчера и завтра,
словно края раны,
которая должна остаться открытой,
которая пока еще не смеет зажить.
Молнии скорби уснуть не дают
полю забвения.
Кто из нас утешать смеет?
Садовники мы, без наших цветов,
стоим на звезде сияющей
и плачем.
Мы, нерожденные.
Вожделение уже начинает работать над нами.
Побережье крови ширится, чтобы принять нас.
Росою мы никнем в любовь.
Лежат еще тени времени вопросами
Над нашей тайной.
Вы, любящие,
Вы, вожделеющие,
Слушайте, вы, больные прощанием:
Это мы начинаем жить в ваших взорах,
В ваших руках, ищущих в голубом воздухе.
Это мы, пахнущие рассветами.
Нас уже притягивает ваше дыхание,
Берет нас в сон ваш,
В наше царство земное,
Где наша черная кормилица Ночь
Нас выращивает,
Пока мы не отразимся в ваших глазах,
Пока мы не заговорим в ваше ухо.
Как мотыльков,
Ловят нас дозорные вашего вожделения.
Птичьи голоса, проданные земле,
Мы, пахнущие рассветами,
Мы, грядущие светочи вашей печали.
Чтобы гонимые не стали гонителями
