Любовь Якушева - Стихотворения и переводы

Время, время! Птица смелая,
конь без седока!
Удержаться не сумела я, —
дрогнула рука.

И летит мой конь некованый
где-то вдалеке.
И безвестность уготована
дрогнувшей руке.

Там, у предела синих дальних стран
волшебный конь
срывается с откоса,
и, рассыпаясь, гаснет папироса,
стремительно зажатая в ладонь.

Там ты, тоскливый, страхом обуян,
там сердцу не хватает вдохновенья,
хотя руке достаточно уменья
воспеть цветущих примул океан.

Нельзя Отчизну горькую терять,
нельзя прижиться к берегу иному
и чужеземным слогом поверять
свою тоску по языку родному.

Я буду падать, возникая и кружась
я буду падать или, может быть, лететь.
Паду на поле — белым холодом лежать,
взовьюсь, и скажут: “Начинается метель”.

Когда же стану я прозрачней и быстрей,
чтоб сильный гром меня не смог уже догнать,
то, озабоченно на стекла посмотрев,
промолвит кто-нибудь: “Тоска. Дожди опять”.

Там, на горе, твоя могила
и небо белое над ней,
трава сухая. Если б было
возможно, — из ненастных дней,

от наших гроз, дождей обильных
в тот раскаленный край земли
воды послать, — чтоб на родимой
могиле — розы расцвели!

Я — поэтесса. Маленький сверчок.
Я так скажу, как не сказать поэту,
И голос тих, но мой шесток при этом
подвешен там, где небу горячо.
Я не о солнце, я — о высоте,
о раскаленной высоте небесной.
Тот белый свет, где в будущем воскресну,
внушает мне искать напевы те,

что, как цветы, красивы и просты
и как пески, бессмертны и печальны, —
и поиск мой меня не удручает,
а не дает дыханию остыть.

Прощай стишок. Ты мал и бестолков.
Но мне все можно: я почти у цели.
Я — поэтесса, и мои качели
летают у небесных потолков!

Когда же я к погаснувшей земле
склонюсь своей усталой головою
и ветер бледный лоб овеет мой,
запахнут волосы живой травою, —

все станет проще: светлые поля,
стогов пахучих пасмурные глыбы —
и та благословенная земля,
где я от одиночества погибну.

Я куклам имена давала,
а девочкам не довелось.
Я мишкам имена давала,
а мальчикам не удалось.

Летят, летят — их путь неведом,
поет воздушная струя.
Летит, летит за ними следом
душа сиротская моя.

Если дождь начнется на земле,
постарайтесь думать обо мне.
Прочитайте, что напишут капли,
что покажут капли на стекле.

Но лишь станет небо голубым —
значит, вам меня пора забыть:
я хочу быть помощью в печали,
а помехой в радости не быть.

Помилуй Бог — бессмертия просить.
Мне б только проскользнуть под облаками
да кроме неба, землю полюбить
и к ней спуститься добрыми стихами.

И каждый раз, вступая в тайну,
Душа стиха напьется вновь
Из трех источников кристальных:
Природа, Родина, Любовь.

Мой самый лучший друг — на небесах,
у нас с ним — что ни ночь — текут беседы.
И каждый день кукушкой на часах
я встречи жду от самого обеда.

А утром я перевожу стихи —
чужую мысль своею грею кровью,
и плачет сердце, и труды легки —
все это называю я Любовью.

Мне друг мой — и помощник и судья,
не будь его — что стало бы со мною,
что для людей смогла бы сделать я,
когда бы не стоял он за спиною?

Когда б не осенил меня крылом
могучий свет покоя и блаженства —
смогла бы я сама моим умом
понять, как животворно совершенство

любви бесстрастной, вскормленной добром?
Не думаю. Скорей всего, едва ли.
И потому так дорог мне мой дом,
что в нем мои метанья умирали.

Остался стол. Остался светлый лик,
Остался взгляд, прямой и неизбежный.
Так я живу. В плену бумаг и книг.
И слов ночных, таинственных и нежных.

Утром кидонские яблони пьют
воду из быстрых потоков в саду
светлом у девушек. Ветви ввысь
тянутся, листья опять распускаются,
свежая зелень кусты виноградные
вновь покрывает. А мне неотступная
страсть ни на миг не дает отдохнуть.
Как за молнием вслед летит
грозный борей фракийский — так
Эрос летит от Киприды безжалостный,
душу мою сотрясая,
тяжким безумием мой рассудок
властно преследуя.

Верю я — тот равен богам, который
быть спокойным может с тобою рядом,
сесть напротив, слушать, когда ты скажешь
легкое слово,

как прелестно вдруг засмеешься. Я же
знаю, как мое задрожало бы сердце.
Если вдруг, взглянув на тебя, хочу я
слово промолвить —

нет препятствий. Но замирает голос.
быстрый жар по телу всему струится,
свет в глазах тускнеет, в ушах ужасный
шум раздается,

дрожью вся объята, вздохнуть не смею,
как трава в лугах, становлюсь зеленой.
Каждый миг, Агалла, с тобою рядом
я умираю.

Катулл, бедняга, брось пустые заботы,
И что погибло — знай, погибло навеки.
Тогда тебе сверкали светлые солнца,
Когда по зову милой часто ходил к ней,
Любя так сильно, как никто не сумеет.
У вас хватало там смешных развлечений,
К которым вы всегда согласно стремились.
Тогда тебе сверкали светлые солнца.
Теперь она не хочет. Но не преследуй
Ее, когда бежит. Живи не страдая,
Решив в уме — и сердце сделай упрямым.
Прощай, девчонка! Стал Катулл уже твердым,
Тебя он звать не станет, зря умоляя.
Но ты страдать начнешь, коли он отвернется,
Злодейка… Что за жизнь тебе остается!?
Кто рядом будет? Кто прекрасной увидит?
Кого теперь полюбишь? Чьей назовешься?
Кого кусать ты будешь, в губы целуя?
Но ты, Катулл, крепись и будь непреклонным.

Станем, Лесбия, радоваться жизни,
Сплетни все стариков чрезмерно строгих
Мы оценим монетою самой мелкой.
Солнце может уйти и вновь вернуться:
Нам же день предназначен слишком краткий,
Вслед за ним навсегда заснуть придется.
Дай мне тысячу и сотню поцелуев,
Снова тысячу и другую сотню,
Без конца и без счета много сотен,
Чтобы тысячи наших поцелуев
Мы смешали, не помня, сколько было —
Пусть не сможет нам зла желать завистник,
О числе поцелуев наших зная.

Беснуется ветер осенний,
Окончились дни развлечений:
Дочурке пора уезжать.
Умчалось веселое лето,
Когда мы гуляли с рассвета.
Как грустно о нем вспоминать!

О сколько в прощанье печали!
Мы это с тобой испытали.
Мне страшен притихший мой дом.
Твой белый платочек взлетает,
Мне слезы глаза застилают,
Недвижно стою за окном.

Еще далеко до рассвета.
Копыта процокали где-то.
Но скоро, мгновенье спустя,
Умчишься от отчего крова
В объятия леса ночного.
Ну, с Богом, родное дитя!