Ознакомительная версия.
Дело в том, что Зина ставила моего друга в очень трудное положение. Начать с того, что самая жизнь актерского коллектива показалась Зиновию со стороны не только трудной, но и просто непереносимой. Через Зиночку он очень скоро погрузился в целое море интриг, обид, взаимных подсиживаний и даже по временам неприкрытой нищеты. От всего этого ему захотелось прежде всего немедленно (чаще всего именно с моей помощью) спасти Зиночку, к которой, как ему представлялось через образ, данный великим поэтом, «грязь обстановки убогой» не липнет и так далее по тексту. Однажды, когда Зиновий рассказывал мне историю неудавшейся Зининой семейной жизни, я прервал его бестактным вопросом, который он, будучи писателем, должен был бы оценить в полной мере, однако, как мне кажется, не оценил. Он стал мне рассказывать о трагической гибели первого Зинина мужа, молодого летчика-испытателя, однако едва Зиновий перешел к истории второго ее брака, я прервал его рассказ, спросив, не являлся ли второй муж маленькой Зины безумно влюбленным в нее молодым художником и не умер ли он от белокровия.
— Вы и об этом знаете? — печально кивнул Зиновий.
Мне пришлось объяснять, что я ничего об этом не знал и что это всего-навсего моя догадка, основанная на долголетнем изучении…
— Но почему же это? — растерянно спросил Зиновий. — Почему из стольких жизненных вариантов?..
Позднее я спросил, не пропадают ли у Зиночки время от времени профсоюзные взносы или какие-нибудь еще общественные средства. Зиновий ничего не ответил на этот простой вопрос, но заметно было, что он смущен.
Вслед за первым опьяняющим обмороком любви для Зиновия, по всей вероятности, наступили тяжелые будни внебрачного романа. Нужно было встречать Зиночку после театра и вести ее куда-нибудь покормить, а в это время, как известно даже всякому профану, диетические столовые уже закрыты (специально для людей, далеких от искусства, поясню, что автора, получившего деньги от постановки одной пьесы в одном театре, еще нельзя считать человеком состоятельным).
Сомнительная история с летчиком-испытателем и моя догадка о белокровном художнике настолько испугали Зиновия, что мне даже пришлось встать на Зинину сторону и объяснить моему другу, что вульгарная ложь девушки из предместья и богатое творческое воображение актрисы — вещи разные, хотя и вполне сходные. Он согласился со мной, впрочем, как-то вяло, без особого воодушевления. Видно, к этому времени у Зины все-таки раз или два пропадали профсоюзные взносы.
Но потом роман Зиновия с Зиночкой вошел в весьма решительную и даже опасную стадию. Она решила выйти замуж за моего друга, и это показалось ему в такой же мере обременительным, в какой и трогательным.
— Пойми, — говорил он мне, — она меня любит. Она готова на все. Она мила, бескорыстна…
— Не спорю, — отвечал я. — И может быть, при прочих равных условиях тебе и можно было бы (я не говорю — следовало бы — этого я не скажу в данном случае никогда) жениться на ней. Но ведь ты женат. У тебя уже есть жена Конкордия, есть сын, и это кажется мне огромным препятствием к новому браку.
Должен сказать, что, отдавая свои силы поприщу культуры, я никогда не считал себя специалистом в моральной или эротической области, однако Зиновий в этот период времени буквально вынуждал меня на такие дискуссии, а иногда даже приглашал меня куда-нибудь, чтобы посидеть вместе с ними (я понимаю, что рядовую актрису Зиночку вдохновляла наша с ним дружба и то высокое положение в мире искусства, которое я занимал как работник главка), так что я становился невольным свидетелем этого романа.
Раза два, а может быть, даже три мы после спектакля ужинали втроем в ресторане, и я вспоминаю, как при этом Зиночка, выпив немного вина, желала танцевать шейк с нами двумя вместе или по очереди и даже слушать не хотела ни о каком отказе, так что мы с Зиновием двигали неуклюжими деревянными ногами, едва попадая в такт, а Зиночка выделывала нечто очень пластичное и красивое, так что целый ресторан дивился на это чудо — поистине человеческое чудо. У нее даже этот пошлый американский шейк становился красивым, одушевленным, оптимистическим и зазывным, причем не впрямую зазывным, а как-то иронически зазывным: вроде бы вот я шучу, разве можно все эти страсти принимать всерьез, а все-таки получается зазывно. Невольно можно подумать, что раз так может танцевать женщина, то что же она еще может творить прекрасного в другом месте, скажем в будуаре семейного ложа (ошибочная мысль всех дилетантов-богачей, далеких от искусства и падких на художественную гимнастику, классический балет и прочее — я имею в виду по женской линии). Право, когда мы видели, как может легко и непринужденно владеть человек своим телом, всей его грацией, то нам становилось стыдно за свои неуклюжие тела и движения. Нечего и говорить, что у Зиновия вид был в это время самый влюбленный и дурацкий.
Так подошло время, когда первое любовное головокружение у Зиновия, по моим жизненным расчетам, должно было миновать. Я был уверен, что Зиновий к тому времени уже ознакомился с пьесой Сережина «Девчонка с телеграфа», хотя не убежден до сих пор в том, что он осознал полное совпадение или, как говорят ученые, полную идентичность поведения в быту Зиночки Пригородовой и текстов, которые она в этой роли произносила (включая авторские и режиссерские ремарки в вышеупомянутой пьесе). Впрочем, допускаю, что он приписывал эту самую идентичность «органичности» молодой актрисы, во всяком случае, именно так он однажды высказался в моем присутствии. Что до меня, то я просто не мог допустить, чтобы мой высокообразованный друг мог так романтически заблуждаться в отношении простенькой актрисы. Хотя я решительно выступаю против всякого фрейдизма, и на сцене, и в жизни, тут все же могла иметь место, как любит говорить главный бухгалтер нашего театрального управления, «переоценка сексуального объекта». С той, конечно, оговоркой, что у Фрейда любовь все же чаще всего подменяется сексом, а у моего друга Зиновия главное место занимала именно любовь, а не секс. С другой стороны, я не случайно процитировал нашего бухгалтера, потому что мне лично в моем воображении легче представить Зиночку Пригородову именно как сексуальный объект, а не как объект высокого искусства и любви благородного человека.
Надо сказать, что я в этом эпизоде занимал до конца принципиальную позицию и выдерживал ее, смею надеяться, с пользой для своего друга. Первоначально это касалось только наших дискуссий в отношении Зининых художественных и умственных достоинств, которые возникали во время наших деловых или дружеских встреч.
— Она все время говорит о театре, — рассказывал с восторгом Зиновий. — Поразительная преданность искусству! Поразительная целеустремленность!
— Все они так, — соглашался я. — Но вот когда тебе надоест и театр, и разговоры о театре, о чем вы будете говорить?
— Что ж, можно и помолчать, — мрачно соглашался Зиновий, сраженный этим моим неожиданным аргументом.
— Так ведь она же не молчит… Она ведь говорит… Особенно когда выпьет… — Зиновий удрученно умолкал, а я, еще больше подсыпая соль на раны, ковал, пока горячо: — Ладно. Скоро она будет говорить только словами из твоей драмы, из своей роли…
— Я уже давно терпеть не могу эту драму! — восклицал Зиновий.
— Чего уж тут скромничать… Будет говорить, что она никогда не страдала комплексом неполноценности и даже, к стыду своему, испытывала нечто вроде неистребимого комплекса полноценности… От этого вам не уйти.
В общем, роман Зиновия шел своим ходом и, уверен, пришел бы без моей помощи к своему естественному концу, как роман женатого человека с глупенькой актрисой неакадемического театра, если бы, как уже было мной упомянуто выше, Зиночка не вознамерилась выйти замуж за моего друга, человека, вообще довольно мало приспособленного к брачным отношениям. И ведь ставя перед собой эту цель, Зиночка пустила в ход всю свою женскую пехоту и артиллерию, все свои чары, всю свою маленькую стратегию и тактику, в результате которой достигла первого неизбежного результата — Зиновий счел, что при создавшихся обстоятельствах он как честный человек просто обязан на ней жениться. Каковы эти обстоятельства, в чем они заключаются, он так и не смог мне толком объяснить. Все дело в том, что обстоятельства эти все были мнимые, они существовали лишь в его мозгу и были туда внесены стараниями Зиночки Пригородовой. Так же как, скажем, ее беременность с тяжким токсикозом с первых же десяти минут после акта была лишь мнимая, а точнее, сочиненная ей для нагнетания обстановки. Такими же мнимыми были ее попытки самоубийства при отсутствии знаков его внимания в течение одного вечера или ее неожиданные ночные звонки с требованием приехать, потому что она хочет его немедленно. Как я понял из рассказа моего друга, ему самому эта исключительная страстность не доставляла сильного удовольствия: он был привычен к более спокойным и редким домашним ласкам. Однако его изумляла ее чувствительность, то, что она буквально как бы умирала в его объятиях, что она так умела чувствовать и была ему так бесконечно благодарна за его мужские подвиги.
Ознакомительная версия.
