Владимир Набоков - Стихотворения

Здравствуй, смерть! — и спутник крылатый,
объясняя, в рай уведет,
но внезапно зеленый, зубчатый,
нежный лес предо мною мелькнет.

И немой, в лучистой одежде,
я рванусь и в чаще найду
прежний дом мой земной, и как прежде
дверь заплачет, когда я войду.

Одуванчик тучки апрельской
в голубом окошке моем,
да диван из березы карельской,
да семья мотыльков под стеклом.

Буду снова земным поэтом:
на столе открыта тетрадь…
Если Богу расскажут об этом,
Он не станет меня укорять.

Мерцательные тикают пружинки,
и осыпаются календари.
Кружатся то стрекозы, то снежинки,
и от зари недолго до зари.

Но в темном переулке жизни милой,
как в городке на берегу морском,
есть некий гул; он дышит смутной силой,
он ширится; он с детства мне знаком.

И ночью перезвоном волн да кликом
струн, дальних струн, неисчислимых струн,
взволнован мрак, и в трепете великом
встаю на зов, доверчив, светел, юн…

Как чувствуешь чужой души участье,
я чувствую, что ночи звезд полны;
а жизнь летит, горит и гаснет счастье,
и от весны недолго до весны.

Дорога в темноте печалится лесная,
о давних путниках как будто вспоминая, —
о бледном беглеце, о девушке хромой…
Улыбка вечера под низкой бахромой
туманно-гладких туч алеет сквозь ольшаник…
Иди себе да пой, упорный Божий странник;
к тебе навстречу ночь медлительно летит;
всё глуше под листвой дорога шелестит,
истлевшую красу вбирая всё покорней,
и всюду расползлись уродливые корни,
как мысли черные чудовищной души…
Лес жаден, ночь слепа, ночлег далек; спеши!
Чу! Ветер или зверь? Не ведаешь… То справа,
в тумане меж стволов, пустынно-величава,
распустится луна, то слева, из листвы,
тропинка выбежит, — и жуткий гук совы
проснется в глубине, как всплеск на дне колодца.
Порою же мелькнут над отблеском болотца
семь-восемь сосенок причудливой чредой;
в луче ты различишь цветов пушок седой
да ягоды глухой, дремотной голубицы.
Пройдешь, заденешь ветвь — и плач незримой птицы
вновь скатится, замрет, и длительный двойник
ответит издали…
                       Да, сказочен твой лик,
да, чуден ропот твой, о хмурый, о родимый!
Под тучами листвы звучат неутомимо —
от внешних сумерек, до пасмурной зари —
лесные голоса; поди же, разбери,
что клич разбойничий, что посвист соловьиный!
Все отзвуки земли слились в напев единый,
и ветер мечется, и, ужаса полна,
под каждой веткою свивается луна…

Так ночью бредит лес — величественно-черный,
и лютый, и родной… О, путник, ты, упорной
да ровной поступью, да с песнями, — иди,
пока в нечаянном просвете, впереди,
не развернется даль полей — еще лиловых
в тот свежий, юный час. О странствиях суровых
тогда забудешь ты. За полем вспыхнет день
на крышах; имена оврагов, деревень
чирикнуть в памяти, простые, дорогие…

И это вещий путь, и это — ты, Россия!

Я всем вам говорю, о странники! Нежданный,
глубокий благовест прольется над туманной
землей, и, полный птиц, волнистый встанет лес.
Черемухой пахнёт из влажного оврага,
и ветру вешнему неведомый бродяга
ответит радостно: воистину воскрес!
В полях, на площадях, в толпе иноплеменной,
на палубе, где пыль волны неугомонной
бессонного кропит, — да, где бы ни был он, —
как тот, кто средь пустой беседы вдруг приметит
любимый лик в окне, — так встанет он и встретит
свой день, свет ласковый и свежий, свет и звон…
И будет радостно и страшно возвращенье!
Могилы голые найдем мы, разрушенье…
Неузнаваемы дороги; всё смела
гроза глумливая; пустынен край, печален…
О, чудо! Средь глухих дымящихся развалин,
раскрывшись, радуга пугливая легла…
И строить мы начнем; и сердце будет строго,
и ясен будет ум… Да, мучились мы много!
Нас обнимала ночь, как плачущая мать,
и зори над землей печальные лучились,
и в дальних городах мы, странники, учились
отчизну чистую любить и понимать.

Он знал: отрада и тревога
и всё, что зримо на земле, —
всё только бред и прихоть Бога,
туман дыханья на стекле!

Но от забвенья до забвенья
ему был мир безмерно мил,
и зной бессменный вдохновенья
звуковаятеля томил.

На крыльях чудного недуга
летя вдоль будничных дорог,
дружил он с многими, но друга
иметь он, огненный, не мог!

И в час сладчайший, час напрасный,
коснувшись бледных тайн твоих,
в долине лилий сладострастной
он лишь сорвал душистый стих!

Вот листопад. Бесплотным перезвоном
сад окроплен. Свод легок и высок.
Клен отдает со вздохом и с поклоном
последний свой узорный образок.

И на листе огнистый ангел вышит,
и радужна меж грядок борозда,
и у крыльца стеклянного чуть дышит
сиротка-ель, как черная звезда.

Дия, мой бледный цветок, поверь ты случайному другу!
Звезд непорочных полна мраморной просади глубь.
Муж твой не видит, вставай, уходи ты отсюда, молю я!
Дышит стоокая ткань, сердце амфоры горит;
ластятся к тучному богу блудницы, как легкие волны;
брови блаженно подняв, пьет он, чудовищный Вакх;
пьет он, и липкая влага, рыжую шерсть обагряя,
льется по жирной груди. Тут же, в сиянье цветном,
выпятив смуглый живот, пьяный мальчик, смеясь, орошает
смятый, упавший венок рдяных уродливых роз.
Песни. Бесстыдные стоны. Золотоногая дева
вьется средь томных гостей, вторя движеньям любви;
вот разбежался один, поймал на лету плясунью,
и покатился тимпан по полу, праздно звеня.

Дия, молю я, уйдем! Твой муж поседелей, беззубый,
спит, благодарно прильнув к вялому юноше… Встань,
выйдем мы в сад незаметно; там тихо, пустынно; грозди
лунного света и мглы пышно свисают с ветвей.
Сочная ночь над землей алмазным стоит ветроградом;
жажду полней утолит сладость холодная звезд.

Дия, мои корабли ожидают в недальнем заливе!
В край увезу я тебя стройный, как зодчего сон…
Горы там, горы одни! Вырезные, немые вершины,
гордо прорвав облака, внемлют бесплотным богам…
Будем мы там пировать в гостях у луны величавой,
рядом, на черной скале… Дия, мой бледный цветок…

Юноша, белый и легкий, пестрым платком подпоясан;
ворот небрежно раскрыт, правый отвернут рукав.
Встал он, на гладком лугу, за черту, проведенную мелом,
голову поднял с улыбкой, мяч серебристый подкинул, —
выгнувшись, плавно взмахнул многострунной широкой лаптою, —
миг — и со звуком тугим мяч отлетает, и бледной
молнией падает там, где стоит, ожидая, такой же
юноша, белый и легкий; миг — и со звуком ответным
мяч возвращается вновь через сетку, чуть вздутую ветром.
Мягкие синие тени бегут по траве озаренной.
Поодаль зыблется вяз. На ступени, у двери стеклянной,
лоснится лейка забытая. Дышат, блестят занавески.
В доме прохладно и пусто; а тут на упругой поляне
гонится ветер за солнцем, и будет до вечера длиться
легких мячей перезвон — юности белой игра…