Полное собрание стихотворений и поэм. Том II - Эдуард Вениаминович Лимонов

Ах, как решиться на книгу, как вытянуть на себе эту книгу. Вот приехал и ходят не люди — знаки. Один называется Кулигин, другой — Мотрич, но это не Кулигин, не Мотрич, а условные обозначения моей судьбы, её прошлого.

Был двенадцатый час. Сидел один в комнате за столом, покрытым цветной скатертью, где всяческие запутанные узоры. Было душно, точно готовилась гроза. Балкон был открыт. Сидел в трусах в мелкую красно-бело-чёрную клеточку. А на тахте находилась уже простынь и подушки. Всё его ожидало. А он сидел. Он выходил на балкон и там было так же душно, как в комнате. Значит, не прохлады он искал на балконе. Очевидно, иного чего-то. Глядел вниз, вокруг. Горели окна в таких же домах, как и его дом, как тот дом, в котором он был, как квартира, в какой он находился. Ему было не по себе. Он не был в себе. Там был не он.

Что делать. Хотелось сойти вниз — туда, где его ждала бы девушка — совсем юная ждала бы его, тоже совсем юного — без лишних непотребных мыслей, а просто юного забавного, загорелого. Или нет. Пусть такого, как сейчас, но только ждала бы юная тоненькая красивая девушка. Да чтоб она была красивая и не была ещё грубой материалисткой, ей не нужно было бы, чтоб у него была квартира и должность, и диплом. А чтоб нужно было, что он пишет стихи, что он поэт, что у него нет своего дома и, по-видимому, не будет.

Боже, как бы всё было прекрасно, как бы он сам обновился, очистился, стал бы иным, если б ты, Боже, послал ему любовь и всё то душещипательное, что с ней связано. Целовать её там внизу меж деревьев, говорить ей слова. Уж как бы он старался, как бы он старался — нет, никогда в жизни она такого не слыхивала, как бы он говорил. Это редко такие слова, она бы его вдохновила бы одним своим видом. Он говорил бы ей о смерти и о счастье любви того, что вот люди встречаются вот ты и я.

Его очень тянуло туда вниз в мягкие темноты, где бродят, может быть, девушки, которым хочется нужно найти вот такого, как он. Чтобы он спас их от дальнейшего естественного развития их жизни, от мужа, который будет работать или на заводе инженером, или ещё где-либо, не имеет значения, но он, конечно, не будет поэтом, не будет иметь такой судьбы, не будет любить так. И вообще потянется её страшная такая страшная дальнейшая жизнь. Вот она работает в каком-то институте, как это сейчас принято в полуобразованных слоях общества. Допустим, в институте профессиональных заболеваний, как Вета Волина столь когда-то близкая девушка — девочка, с которой вышагал многие километры и зимнему, осеннему, весеннему и летнему маленькому скверику на окраине вблизи трамвайной линии, всё время о чём-то говоря, но о таком смутном, о таком смутном говоря, что, вероятней всего, это была слабая робкая любовь друг к другу, которую и мальчик, и девочка покрывали этими фразами. Основой, конечно, была прогулка, только прогулка, окружение деревьев и всех атрибутов, присущих каждой паре года. Теперь она полная высокая белокурая женщина. Когда-то её называли ангелом. У неё был ангельский профиль классический профиль, как на картинах итальянских мастеров, и голубые, конечно, глаза. Кто ж назвал-то. А! Он припоминает. Такая женщина лет сорока из дома культуры завода ХЭМ-З, она руководила клубом старшеклассников. Вот, — сказала она, — с вами девочка, у неё ангельский профиль, она как ангел и про старых итальянских мастеров это тоже она сказала.

Давно это всё было. Так давно. Сейчас она работает в институте профессиональных заболеваний. Как там, наверное, скучно, что там, наверное, сейчас жарко, и женщины говорят о своих домашних делах, о мужьях. В перерыв в столовой берут полсупа. Или если нет столовой — в буфете — кофе и бутерброд. А лет десять-пятнадцать назад в России кофе не употребляли совсем, варвары мы были совершенные, да и не до кофе было. Всё же это интересно, как у нас появились люди, употребляющие чёрный кофе. Это интеллигентные люди, это воспитанные люди. Мужа её он не помнит, не помнит и не надо, а впрочем, видел раза два… Кто он — неважно кто. Может, он любил её, может, он её ласкает так хорошо, так хорошо, и она этим довольна. Вот счас они уже лежат в своей постели в этом же городе, вот и я сейчас в этом городе, приехал в город своей жизни, своей милой юности.

Она кончилась, юность. И сладчайшие тени воспоминаний бродят по улицам города и наносят мне раны ножом. Тени эти — люди, которые были со мной знакомы. Сейчас у них те же имена, но нет их, нет. Они кончились. Это город прошлого. И всякий человек, встреченный мной, он только знак, только символ в моей системе воспоминаний, только символ и знак.