<24 августа 1933>
Молчите все!
А мне молчать нельзя:
я был однажды в Англии, друзья.
Передо мной открылся пир:
сидело сорок человек
на креслах стиля пол-ампир,
прекрасно приспособленных для нег.
Зал освещало электричество.
Я вижу: вдруг Его Величество,
рукой мантилью скинув с плеч,
произнести готово речь.
Тут сразу мухи полетели,
производя особый шум,
а все испуганно глядели
и напрягали тщетно ум.
Вдруг входит в зал в простой накидке
какой-то странный гражданин
и, королю дав под микитки,
садится мрачно в цеппелин,
и, заведя рукой пружину,
ногами быстро жмёт педаль,
и направляет вверх машину,
и улетает быстро вдаль.
Сначала все остолбенели:
не слышно было вздоха.
Потом тарелки зазвенели,
и поднялась ужасная суматоха.
Король зубами грыз подушки,
то в стену стукал кулаком,
то, приказав стрелять из пушки,
скакал в подштанниках кругом,
то рвал какую-то бумагу,
то, подскочив нежданно к флагу,
срывал его движеньем воли,
то падал вдруг от страшной боли.
24 августа 1933
«жил был в доме тридцать три единицы…»
Жил-был в доме тридцать три единицы
человек, страдающий болью в пояснице.
Только стоит ему съесть лук или укроп,
валится он моментально, как сноп.
Развивается боль в правом боку,
человек стонет: «Я больше не могу!
Погибают мускулы в непосильной борьбе.
Откажите родственнику карабе…»
И так, слово какое-то не досказав,
умер он, пальцем в окно показав.
Все присутствующие тут и наоборот
стояли в недоумении, забыв закрыть рот.
Доктор с веснушками возле губы
катал по столу хлебный шарик при помощи медицинской трубы.
Сосед, занимающий комнату возле уборной
стоял в дверях, абсолютно судьбе покорный.
Тот, кому принадлежала квартира,
гулял по коридору от прихожей до сортира.
Племянник покойника, желая развеселить собравшихся гостей кучку,
заводил грамофон, вертя ручку.
Дворник, раздумывая о привратности человеческого положения,
заворачивал тело покойника в таблицу умножения.
Варвара Михайловна шарила в покойницком комоде
не столько для себя, сколько для своего сына Володи.
Жилец, написавший в уборной «пол не марать»,
вытягивал из-под покойника железную кровать.
Вынесли покойника, завернутого в бумагу,
положили покойника на гробовую колымагу.
Подъехал к дому гробовой шарабан.
Забил в сердцах тревогу громовой барабан.
1933
Запутался в системах черных знаков
И помощи не вижу. Мир шатается.
Часовой:
Теперь я окончательно запутался.
Не нужен ум и быстрая смекалка?
Я в мыслях щепки нахожу,
а в голове застряла палка,
отсохли ноги на посту,
из рук винтовка падает…
Пройдешь с трудом одну версту,
и мир тебя не разует.
Я погиб и опустился,
бородой совсем оброс,
в кучу снега превратился, победил меня мороз.
Барбара:
Часовой:
Барбара:
Часовой:
Барбара:
Часовой:
Барбара:
Часовой:
Обожди, помогу!
Обожди мою подсобу.
Барбара:
Часовой:
Барбара:
Часовой:
Двигай пальцы на ногах,
чтоб они не побелели.
Где ты?
Барбара:
Часовой:
Барбара:
Часовой:
Тут погибнешь в самом деле!
Барбара:
Часовой:
Тут недолго околеть.
Эка стужа навернула!
Так и дует и садит!
Из-за каждой снежной горки
зимних бурь встают подпорки,
ходят с треском облака,
птица в тоненьком кафтане
гибнет, крылышки сложив…
Если я покуда жив,
то шинель меня спасала
да кусок свинного сала.
Барбара:
Отмерзают руки-ноги,
снежный ком вползает в грудь.
Помогите, люди-боги,
помогите как нибудь!
Часовой:
Ну чего тебе, злодейка?
Эка баба закорюка!
Ну и время! Вот скамейка.
Посижу — да покурю-ка.
<август> 1933
«О том никто не скажет фразы…»
О том никто не скажет фразы
что не имеет, как Венера, фазы
К тому никто не стукнет в дверь
кто с посетителем как зверь
1 сентября 1933
Я понял, будучи в лесу:
вода подобна колесу.
Так вот послушайте. Однажды
я погибал совсем от жажды,
живот водой мечтал надуться.
Я встал,
и ноги больше не плетутся.
Я сел,
и в окна льется свет.
Я лег,
и мысли больше нет.
2 сентября 1933
Подбегает он ко мне
говорит: «останься тут»
подъезжает на коне
он под мышкой держит кнут.
Говорит: «останься здесь»
он подходит зол и пешь
с головы до пяток весь
улыбнувшись молвил: «ешь».
<2 сентября 1933>
«Захлопнув сочиненья том…»
Захлопнув сочиненья том
я целый день сидел с открытым ртом.
прочтя всего пятнадцать строк
я стал внезапно к жизни строг.
<Сентябрь 1933>
Для быстрого движенья
по шумным площадям
пришло распоряженье
от Бога к лошадям:
скачи всегда в позиции
военного коня,
но если из милиции
при помощи огня
на тросе вверх подвешенном
в коробке жестяной
мелькнет в движеньи бешеном
фонарик над стеной,
пугая красной вспышкой
идущую толпу,
беги мгновенно мышкой
к фонарному столбу,
покорно и с терпением
зеленый жди сигнал,
борясь в груди с биением,
где кровь бежит в канал
от сердца расходящийся
не в виде тех кусков
в музее находящихся,
а виде волосков,
и сердца трепетание
удачно поборов,
пустись опять в скитание
покуда ты здоров.
3 сентября 1933
Вошла Елизавета
в большой, прекрасный дом
центрального Совета.
Вошла с открытым ртом.
<сентябрь 1933>
Нуль плавал по воде.
Мы говорили: это круг,
должно быть, кто-то
бросил в воду камень.
Здесь Петька Прохоров гулял —
вот след его сапог с подковками.
Он создал этот круг.
Давайте нам скорей картон и краски,
мы зарисуем Петькино творенье.
И будет Прохоров звучать, как Пушкин.
И много лет спустя
подумают потомки:
«Вот Прохоров когда-то,
должно быть, славный был художник».
И будут детям назидать:
«Бросайте, дети, в воду камни.
Рождает камень круг,
а круг рождает мысль.
А мысль, вызванная кругом,
зовет из мрака к свету нуль».
«На коня вскочил и в стремя…»
