Он решил, что завтра он предложит экипажу «семерки» назвать бот не цифрой, а именем, достойным их славного суденышка. Смотри, как штормит, как кидает его, а оно хоть бы хны! Сильнейшее судно. И почему бы его так и не назвать — «Сильнейшее» или лучше «Сильнейших». И тогда он, Серега, будет помстаршины «Сильнейших». Экипаж сильнейших!
Костя, глядя на бушующее море, думал, что не так страшен черт, как его малюют. Вот штормит, ветер, считай, ураганный, а больше ничего особенного не происходит. Волны, конечно, большие, не то что у них на озере около деревни Рог, но к их величине привыкнуть можно. Костя чувствовал, как, впрочем, и остальные на борту «семерки», уверенность.
Батаев крепко прижался к рубке спиной, уперся ногами в сети и, закрыв глаза, даже дремал, мысли у него были обрывочные, неясные.
Василию Ивановичу в рубке было лучше, чем другим. По крайней мере, его не обдавало водой, не бил в лицо ветер со снежной крупой. Над головой у него тускло светила лампочка, в ногах рокотал мотор, который он слушал, как врач слушает сердце больного, и оставался им доволен. Иногда Василий Иванович кашлял и ощущал при этом боль в легких, но он не придавал значения этой боли, привык к ней. «Застудился чуток, — думал он, — да ничего, пройдет. Впервой, что ли?» Карпович не один раз посылал его в лазарет, но моторист, никогда не болевший в жизни, считал, что доктора ничего не знают и не понимают. «Как доктор могёт увидеть, что внутри у меня делается? Вон мотор в мильен раз проще человека устроен, а откуда я знаю, что у него делается внутри?» Василий Иванович был отличным мотористом, знал устройство мотора своего бота назубок, но у него не хватало воображения представить взаимодействие всех деталей мотора в целом, то, как происходит всасывание горючего, вспышка и отход продуктов сгорания. Это было для него тайной за семью печатями.
И вот сейчас он привычно слушал гул мотора, и что-то в гуле ему не нравилось. Ведь и в гуле, в грохоте моторов есть своя мелодия, организованность некая, и знал моторист по опыту: нехорошо, если она меняется. Но причину установить он не мог, и поэтому росла его тревога. Василий Иванович, кряхтя, развернулся в своей тесной рубке и с большой неохотой полез наружу, услышал ответ Сереги, проворчал: «Вот именно» — и поманил старшину пальцем.
— Женя, — сказал моторист, — двигун поет не так. Отчего, не пойму, но только не по моему сердцу!
— Прогляди все, проверь, а я буду осторожно газовать.
— Как проверить? Заглушить бы мотор на пять минут…
— Ты что? — проворчал старшина. — Это для нас смерть!
В пять часов вечера капитан спустился с мостика в кают-компанию на ужин. Он хмуро сел на свое место и без особой охоты стал есть суп, не доел его и отодвинул тарелку в сторону. Нина, старшая буфетчица, обеспокоенно спросила:
— Плохо приготовлен, Илья Ефремович?
— Да нет, — сказал капитан и оглядел кают-компанию.
Кое-где были пустые стулья. Не пришла на ужин инженер-экономист, молоденькая девчонка, год назад закончившая институт. Не пришла и мастер экспортного цеха. Они очень плохо переносили качку. Ну, без мастера в цехе ничего особенного не случится, а вот экономист… Ночью, когда станет завод, некому будет подсчитать расход сырца, общий выход продукции и другие данные, о которых сообщают в крабофлот ежедневно.
И тогда капитана будет критиковать в капитанский час начальник экспедиции, хотя он великолепно знает, какой на флотилии хлипкий экономист. Она и при пяти баллах ходит сама не своя и с перевязанной мокрым полотенцем головой.
— Разрешите? — спросил у капитана запоздавший на ужин начальник цеха обработки, тощий высокий старик, надежда и гордость капитана.
Илья Ефремович кивнул головой. Начальник обработчиков сел за стол и сказал, радостно потирая руки:
— Сегодня хорошего краба взяли. Весь полный, крупный. И шторм, значит, не помешал.
— Да, — сказал капитан. — Нина, несите мне второе.
— А мотоботы, Илья Ефремович, все пришли?
— Нет еще, Борис Петрович.
— Сколько штучек уже висит?
— Одиннадцать, — ответил вместо капитана завлов. — «Семерка» еще в морях. На подходе.
— Бедные ловцы! — покачал головой Борис Петрович. — Им сейчас там не сладко. База вся ходуном ходит, а то какой-то мотоботик, щепочка во власти стихии! И чего они торчали в морях дольше всех?
— Связи не было с ними. Всех предупредили вовремя, а их… Потом, у них поле самое дальнее. Вот теперь волнуйся, переживай!
— Э-э, — философски заметил начальник обработчиков, — в море нервы нужны железные. Я вот сейчас на укладке был, а половина моих баб расклеились и укачались. Так я на кого покричал, кого приласкал, а всех их мне жалко!
— Ваши женщины поболеют и отойдут, — сказал завлов, — а мои мужики и перевернуться могут!
— Валерий Иванович, — вдруг встрепенулся молчавший капитан, — ужинайте быстрее и связывайтесь с Карповичем. Ежели что, пусть они улов и сети за борт валят. Уже, наверное, баллов восемь есть, а пока подойдут, больше будет. Вы тогда за подъемом бота сами проследите.
— Будет все сделано, Илья Ефремович, — ответил завлов.
А в это время на верхней палубе стояла, ухватившись за леера, Настя, жена Карповича, и с тревогой глядела в море, искала среди волн мотобот мужа.
— Господи, — шептала она, — господи, помоги и помилуй! Женя, Женька, где же ты застрял там, милый?
Она всегда поджидала Карповича из последнего рейса и всегда волновалась, если на море чуть заштормит, думала о самом худшем и страшно боялась этого худшего. Женой его она была уже восемь лет, а продолжала любить, как в молодости, неистово, до самозабвения. Она была счастливой женщиной и хорошо сознавала, что сча́стлива, что ей повезло в жизни, но иногда думала, не слишком ли ей повезло и не кончится ли все плохим. Жизненный опыт подсказывал ей, что большого счастья надо бояться, что счастье — такая хрупкая вещь!
Однажды она чуть не потеряла Карповича. Это было несколько лет назад. Карпович ушел с экспедицией на камчатский берег собирать там наплава. Их высадили на низкий берег, на котором они решили заночевать. Ночью начался прилив и шторм, вода пошла на берег, и их стало заливать. Карпович, как это ни удивительно для человека, пробывшего в море много лет, не умеет плавать и чуть не утонул. Хорошо, что вовремя сообразил: снял резиновые сапоги, набил их наплавами, туго перетянул голенища, связал сапоги и на них выплыл…
А теперь взглянем на места событий как бы с высоты птичьего полета, чтобы увидеть все разом. Тут не помогут ни самолет, ни вертолет и самые лучшие подзорные трубы. Нужно воображение, чтобы представить огромное Охотское море вздыбленным, закипевшим. На него низко опустились мчащиеся со скоростью курьерского поезда багровые тучи и как бы исчезла граница между атмосферой и водой. Мощный циклон, зародившийся где-то в районе Японских островов, набрав силу на просторах Тихого океана, пронесся через гряду Курильских островов и теперь бесчинствовал в Охотском море. Он шел довольно узкой полосой вдоль побережья Западной Камчатки и лишь краем должен был захватывать район крабового промысла. Но в центре Сибири, над бесконечными просторами Якутии, возник еще более мощный циклон, который стал быстро пересекать тундру и горы и ворвался на просторы Охотского моря почти одновременно с японским. Сибирский циклон столкнулся с японским, и это место было ужасным, тут боролись стихии, переплелись холодный и теплый потоки воздуха, разразился небывалый дождь со снегом. Водяные валы не знали, куда им мчаться, они схлестнулись, закружились, разбивая друг друга, и наконец японский циклон стал отступать, менять свое направление и захватил район крабового промысла.
Кроме крабов, тут же добывают рыбу: треску, камбалу, минтай. Таким образом, этот, в общем, небольшой район заселен густо, его бороздят вдоль и поперек сотни больших и малых судов. И не будь туч, сырой мглы, сражающихся циклонов, можно было бы с высоты птичьего полета увидеть целый плавучий город, в котором живут и работают тысячи и тысячи рыбаков. Можно было бы увидеть, что все суда приготовились к шторму и начало его восприняли с обычным спокойствием. Колхозные суда укрылись на берегу, а могучие плавбазы подняли боты и в окружении юрких траулеров двинулись на юг, в открытое море, где шторм переносить им легче, безопаснее. Суда шли медленно, периодически гудели, потому что видимость с каждой минутой ухудшалась. И жизнь на них продолжалась обычная.
Вот «японец» довоенной постройки. На палубе пустынно, иногда лишь пробежит, пригибаясь и закрывая лицо от ветра, какой-нибудь матрос, а в кубриках и в каютах многолюдно.
Вот одна из советских плавбаз. Судя по цифрам на доске показателей, она успешнее всех ведет промысел крабов. И, наверное, поэтому капитан-директор, помполит разрешили молодежи флотилии провести в рабочей столовой танцы. Оттого и бегают по трапам, хлопают дверями кают принарядившиеся девчата и парни, а в столовой комсорг придирчиво перебирает магнитофонные ленты: какую сегодня прокрутить?
