Марусе («Океанических примет…»)
Op. 44.
Океанических примет
Континентальности утрат
Ты цель моя: ты мой предмет
И для тебя я чту возврат.
За маяками — даль морей
И вздохи лунного ветрила;
Вздымай свой парус поскорей
Его надуют из всей силы.
За маяками — океан,
Где нет скалы, где нет препона,
Где густ заверстанный туман,
Сырая спящего попона…
Придется капитану глаз
Выпучивать, следя просторы;
Бельмо морей, туман — заказ
Перегрузить способен взоры.
«Вдоль берегов лукавят острова…»
Op. 45.
Вдоль берегов лукавят острова
Где шумен волн бунтоприбой
Где незаметно голова
Склоняется сама собой
Где я построю камнедом
Где слуховым окошком буду
Играть, как луч играет льдом
Следить угрюмых сдвигов груду.
. . . . . . . . . . . . . . .
Я — житель шумных городов
Я — обыватель полустанков
Всегда остаться здесь готов
Чтобы забыть о перебранке
Чтобы забыть о гуле улиц
О сотнях тысяч номеров
Когда судьба злобясь сутулится
И хрипло напрягает бровь
Железных струн — свирепо бури
Я буду изучать сонаты
У бури поступь дикотура
И бедра черные лохматы.
«Океанит простор, наливаясь туманом…»
Op. 46.
Океанит простор, наливаясь туманом
Облаками луной и волнами и мной
Океанит рассудок жемчугами сознанья
Беспросветностью зимней утомясь и остыв
В бесконечной пучине рассусолились зданья
Что возникли смеясь у последней черты
Океанит простор над былой Атлантидой
Где нависли покровы развернувшихся в ночь
Где над тайной другая Кариатидой
Вспоминает в легенду ушедшую дочь.
«Над озером склонялся ивный хор…»
Op. 48.
Над озером склонялся ивный хор
Следя под ветерком живые струи.
«Быть буре — ночь черна…»
Op. 49.
Быть буре — ночь черна
Быть буре — мрачен океан
В котором ночью нету дна
В котором путь не угадан
В котором столько вечных тайн
Их никогда не взглянет око
Где жребий всех всегда на сваях
Плывешь ты близко, иль далеко.
«В черном доме — нет окна…»
Op. 50.
В черном доме — нет окна
Тщетно взоры ищут тени
Бесконечные ступени
К тайне бездна где одна.
В черном доме есть жилец
У него земное имя
Брат сестрица иль отец
Обитающий незримо
В черном доме нет окна
Нету входа, нет ответа
Цель земная не видна
В смерти мрак она одета.
«На столе — бокал и фолиант…»
Op. 51.
На столе — бокал и фолиант
Легкомыслие и мудрость
То что любит франт
От чего яснее утро.
Op. 52.
В окне — маяк, его далекий глаз…
В окне луны — алмаз…
В окне Атлантик, тронутый луной…
В окне простор иной…
К которому еще я не привык
Которого мне чужд язык…
В окне — поэмой океан.
В окне туман……
Op. 53.
Тревожной меди глас
Прорежет ночи мрак
В уме вопрос погас
Что мучил так
Лучистым днем
Когда скитались мы вдвоем
Томила боль — была усталость жить
И в сердце никла ночь
Оборвалася нить
Иссякла мочь…
. . . . . . . . . . . . . . .
Быть черной буре быть…
Океаническая сыть
Сурово шевелит холодный палец
Наш пароход скиталец
Знает цель
Простор
Не мель…
«Еще темно, но моряки встают…»
Op. 54.
Еще темно, но моряки встают.
Еще темно, но лодки их в волнах…
Покинут неги сладостный уют.
Ветрило вверх, весло в руках!
Еще темно, но промысел им мил.
Они ревнивы к ловле и добыче
И у бортов и у кормил
Чем на постели им привычный.
Покинуты рыбачки у скалы,
Где бьются в пену шумные валы,
Покинуты приюты знойных нег…
Им рок иной… им ветра бег..
Сегодня будет промах иль добыча,
Сегодня станет радость иль печаль.
Ловить, острожить — их обычай
Отдай канат! Спусти… Причаль…
Еще темно, но рыбаки в волнах.
Они не знают лени и томленья.
всегда вперед! Весло, чтоб делать взмах!
В том жизни смысл и радость назначенья!!
8 августа 1926 г. в 6 час. утра
на борту парохода «Бостон»
«Трясет, трясет телега жизни…»
Op. 55.
Трясет, трясет телега жизни,
Неровен путь и тяжек рок —
Пусть экипаж безукоризны,
Пусть будет ломовой то трок…
Преодолеем ли подъемы?
По кочкам вниз летит авто,
С волненьем с детства мы знакомы
Не покоряется никто…
И только остается груза
Различье каждого в руках:
Тот держит выгод скучных узы,
А этот пыльный завтрапрах..
Трясет автомобиль сознанья,
Качает дымный пароход
И даже неподвижность зданий
Не оградит алчбу — народ!
Везде движенье и расходы,
Везде медлительность утерь
И даже голубые своды
Теряют, выцветая, ярь!!
«Этот дом старика капитана…»
Op. 57.
Этот дом старика капитана
Где часто слышен бури шум
Где полог мутного тумана
Сокрыл полеты смутных дум.
Этот дом старика морехода,
Где так много изведанных карт,
Где волна теребит свои оды,
Не справляясь с обычаем хартий.
Этот дом, что стоит на граните
В нем хозяин — седой капитан,
Путешествий пропетых обитель,
Разъясненный раскрытый туман.
Здесь так много различных историй,
Приключений, событий угроз
Тех, что встретились в плещущем море,
Где рассветы закаты из роз…
Где душистой горячей корицей,
Нагота где привычность, закон,
Где смолою замазаны лица
И где ромом намок небосклон.
«Набрасываю строки беглых дум…»
Op. 58.
Набрасываю строки беглых дум
Под ветра шум
Под взором маяков
Под вздох валов.
«Столицы укрепляют берега…»
Op. 59.
Столицы укрепляют берега
Везде видна раз думная оснастка
Чтоб обломать врагу рога
Чтобы была острастка.
«Мне нравится открытый океан…»
Op. 60.
Мне нравится открытый океан
(Я не люблю спокойствия заливов).
Где четко виден облаковый стан
Средь розовых блистающих извивов.
Величие полезно созерцать
Оно способно восказбечить дух
Придать ему достоинства и стать,
Сказать, что пламень не потух!
«Нетерпеливая и злая она нисходит вешний сад…»
Op. 61.
Нетерпеливая и злая она нисходит вешний сад
Где всепрощением сгорая цветы волшебные кадят
Где зыбкой золотой улыбкой тростинкой лег зовущий мост
Где облако неясной рыбкой, где свищет и лукавит дрозд
Где столько счастья, столько неги, где каждый друг и встречный брат
Где первых трав звенят побеги, чтоб взвесить рос алмаз-карат…
Нетерпеливая и злая идет на розовый песок, чтоб муравьев калечить стаи,
Чтоб затемнить плодовый сок; она тиранит мучит птичек
И беломраморной руки цветов страшась Румяноличики
Свои теряют лепестки…
Она расплескивает чаши цветочных благовоний в грязь
холодной местью она плящет, как ласку, совершает казнь
Средь ликования и счастья, среди восторга и щедрот
Она творит свои заклятья, щипки насмешливых острот…
Нетерпеливая и злая и блеск стальной в ее очах
Она забвения иглою возносит вечности очаг.
«Всего лишь двести лет назад…»