Теплый декабрь 2008 года
“Стигматизированные меньшинства”
Учат нас, тупых натуралов и автохтонов,
Что задача поэта — “приращение смыслов”,
И что даже макаронные фабрики заточены
здесь под производство патронов.
Вышел на улицу. Голая черная земля,
Из нее торчат бессмысленные деревья
без листьев.
На дворе декабрь. Температура +10, бля.
Леса лысы. Леса обезлисили.
Что же пишут в газете, в разделе “Из зала
суда”?
Сын генерала отпиздил мента, сломана
переносица.
Дай-то Бог, чтобы это была самая большая
беда.
Зато в Перу Великий Инка наградил
президента орденом Бога Солнца.
По дороге к метро не встретил ни одного
русского лица.
Я не расист. Знаю, столица нуждается
в трудовых ресурсах,
Но почему-то не оставляет ощущение
пиздетца,
Одновременно с уверенностью, что мы
движемся правильным курсом.
Там, где была душа — только усталость
и страх,
И лишь тревога одна где-то на дне
копошится,
Что эти люди, говорящие на гортанных
чужих языках,
Ох как когда-нибудь выебут
“стигматизированные меньшинства”.
Мой же русский народ в сотый раз замирил
чечен.
Он победил грузин. Он великий воин.
Все нормально, Россия встает с колен.
Я спокоен. Вы слышите, блядь? Я спокоен!
Поэты послушно сидят, “приращают
смыслов”,
Патронные фабрики заняты производством
макаронов.
“Дайте водки два ведра и коромысло!” —
Как сказал знаменитый Андрей Родионов.
Уголовная хроника эпохи кризиса
Все началось с крика
Прогрессивных журналистов.
Кто мог напасть на человека со скрипкой?
Ну, конечно, фашисты!
Известно, какой нации у нас скрипачи,
Это вам не какие-нибудь швеи-мотористы,
Они той же нации, что врачи
Гинекологи и дантисты.
Идет музыкант из консерватории
В “Рюмочную” на Никитской,
А вместо этого попадает в историю —
Он подвергается атаке фашистской.
Здесь, в ЦАО, такое ежеминутно случается,
Фашистов здесь больше, чем в 41-м
под Брестом.
Хотя, говорят, что еще рано отчаиваться,
Президент заявил, что ксенофобия не должна
иметь место.
Сидит музыкант грустно на тротуаре,
Думает: “Ни хуя себе, пообедал”.
И жалеет скрипку свою Страдивари,
Которую с криком “Зиг Хайль!” унесли
скинхеды.
И еще оттого музыканту невесело
И как-то даже особенно страшно,
Что на его скрипке теперь будут играть
“Хорста Весселя”
И другие фашистские марши.
Короче, сидит, потирает разбитый пятак
И сокрушается по поводу кражи…
Но на самом деле, все было совершенно
не так,
А как все было, мы сейчас вам расскажем.
Дело в том, что не все менты
во Владивостоке
Ломают кости автолюбителям.
В Москве остались самые стойкие,
Они дают отпор хулиганам и грабителям.
И когда музыкант, ставший жертвой
преступления,
Сумел поднять с тротуара свое пострадавшее
тело,
Он сразу отнес в милицию заявление,
И немедленно было возбуждено уголовное
дело.
И следствием было установлено быстро,
Что не надо нам тут вешать лапшу на уши,
Никакие не фашисты это были, а сушисты,
В смысле те, которые делают суши.
Их не беспокоили могендовиды,
Им был абсолютно не свойственен
великорусский шовинизм.
Так как были они из Сибири монголоиды,
И традиционной религией их был синтоизм
шаманизм.
Это были два мужчины с Алтая,
Прибывшие в Москву на заработки,
которые,
Благодаря своей внешности, похожей
на самураев,
Устроились в сетевое кафе “Якитория”.
Они варили побеги молодого бамбука,
Резали рыбу фугу и скатов,
Пока не настал этот кризис, сука,
И в трудовом коллективе не началось
сокращение штатов.
Выгнали их из “Якитории” на мороз.
Стоят они, холодают и голодают.
Вдруг навстречу со скрипкой идет виртуоз,
И решили ограбить его гости с Алтая.
Нету у них профсоюза,
Некому за них заступиться.
Так по скользкой дорожке якудза
Пошли самураи из дальней провинции.
Набросились сразу двое,
Вывернули карманы,
Ожившие киногерои
Из фильмов Такеши Китано.
Но напрасно они по карманам шарили,
Не нашлось у артиста ни одной ассигнации,
Тогда они взяли его Страдивари
С целью последующей реализации.
Закопали ее в глубине двора,
Чтобы потом продать за многие тыщи,
Но, слава Богу, не фраера
Наши московские сыщики.
Они дорожат офицерской честью,
Они не зря носят высокие звания.
И вот в программе “Чрезвычайное
происшествие”
Задержанные дают признательные
показания.
Остается надеяться им только на УДО,
Если, конечно, в заключении будут вести
себя достойно.
В общем, не задался ихний Буси-до,
Что в переводе с японского означает
“Путь воина”.
Катится по Москве вал преступлений
корыстных,
Грабят квартиры, на улице режут.
Одни винят во всем этом фашистов
Другие винят во всем этом приезжих…
Ну, а вас же, граждане, предупреждали,
что в результате кризиса
Появилось много бандитов с большой
дороги,
И если вдруг видите, к вам кто-то
приблизился —
Скрипку под мышку и ноги, блядь, ноги.
Смерть ваххабита
Из цикла “Смерти героев”
Как святой Шариат
Правоверным велит,
Уходил на джихад
Молодой ваххабит.
В небе клекот орла,
Дальний грома раскат,
Уходил Абдулла
На святой газават.
От тоски еле жив,
Оставлял он гарем
И садился в свой джип,
Зарядив АКМ.
Обещал: — Я вернусь,
Как придет Рамадан,
Вы для пленных урус
Приготовьте зиндан.
Занимался рассвет,
И старик-аксакал
Ему долго послед
Все папахой махал.
Где у сумрачных скал
Бурный Терек кипит,
Там в засаду попал
Молодой ваххабит.
Налезли гурьбой,
С трех сторон обложив,
Вспыхнул яростный бой,
Поцарапали джип,
Самого Абдуллу,
Отобравши ключи,
Привязали к стволу
Молодой алычи.
Начинали допрос,
Приступил к нему поп.
Он иконы принес,
Поклоняться им чтоб.
“Ваххабит удалой,
Бедна сакля твоя,
Поселковым главой
Мы назначим тебя.
Будешь жить, как султан,
Новый выдадим джип,
Ко святым образам
Ты хоть раз приложись”.
Благодать в образах
Отрицал янычар,
Лишь “акбар” да “Аллах”
Он в ответ прорычал.
Хитрый, словно шакал,
Подходил политрук,
Стакан водки давал
Пить из собственных рук.
Говорил замполит:
“Мы скостим тебе срок.
Будешь вольный джигит,
Пригуби хоть глоток”.
Но в ответ басурман
Все “Аллах” да “акбар”!
И с размаху в стакан,
Полный водки, плевал.
Не фильтрует базар,
Что с ним делать? Хоть плачь.
Но сказал комиссар:
“Ты достал нас, басмач”.
И под небом ночным,
Соблюдая черед,
Надругался над ним
Весь спецназовский взвод.
Как прошло это дело
Знает только луна,
Волосатого тела
Всем досталось сполна.
А как по блиндажам
Разошлась солдатня,
Труп остывший лежал
В свете робкого дня.
В первых солнца лучах
Лишь сержант-некрофил
Его громко крича
Еще долго любил.
Слух идет по горам:
— Умер юный шахид
За священный ислам
И за веру убит.
Но убитым в бою
Вечной гибели нет,
Среди гурий в Раю
Он вкушает шербет.
Как он бился с урус,
Не забудут вовек.
По нем плачет Эльбрус,
По нем плачет Казбек.
Плачут горькие ивы,
Наклонившись к земле,
А проходят талибы:
— Салют Абдулле!
В небе плачет навзрыд
Караван птичьих стай,
А в гареме лежит
Вся в слезах Гюльчатай.
И защитников прав
Плач стоит над Москвой,
Тихо плачет в рукав
Константин Боровой.
Плачьте, братцы, дружней,
Плачьте в десять ручьев,
Плачь, Бабицкий Андрей!
Плачь, Сергей Ковалев!
Нет, не зря, околев,
Он лежит на росе,
Ведь за это РФ
Исключат из ПАСЕ.
