АДА КРИСТЕН (1839–1901)
Говоришь, что сушу ты оставил,
И со мною вместе плыть готов.
Поздно! Я давно игрушкой стала
В беспощадных играх злых ветров.
Ты глубин всегда боялся моря,
В лёгкий шторм ты курс уже менял,
Буду я одна с волнами спорить,
Хоть и нету шансов у меня!
От судьбы, увы, твоей не ставшей,
Правь ты к берегу без лишних слов,
Из руки моей, грести уставшей,
Скоро в бездну выскользнет весло.
Ну, а если бегство ниже чести,
Ты за мной в пучину кинься вслед,
Умереть с тобой мы можем вместе,
Жизни вместе нам с тобою нет!
ДЕТЛЕВ ФОН ЛИЛИЕНКРОН (1844–1909)
Жил славно Карбункул фон Струга
и с ним — сплошь в морщинках — супруга
в чудесном их замке Пичуга
в ненастье и в сушь.
Был скрытным он в пору досуга
и полнилась слухом округа
про тайну их душ.
Под вечер, а то и позднее,
бродил он меж вязов, вернее,
гулял он по чудной аллее
родного гнезда.
И перья, как флаги на рее,
на шляпе барона в борее
взвивались всегда.
Лет сто ему было без пары —
познал дед бессмертия чары?
Прочь гнал он о смерти кошмары:
«Мне смерть ни к чему!
Долой похорон растабары
и жизни загробной товары,
за так не возьму!»
В чём тайна фон Струги, откуда?
В саду его прячусь у пруда,
боюсь лишь, что этот зануда
увидит меня:
«Ну що, ти попався, прокуда!
Дознатися хочеш до чуда,
дурне цуценя?»
Лежу, весь во власти искуса,
лишь молча гоняю я гнуса,
тут — бабка… Сыграл враз я труса,
завидев оскал:
«Так это же Смерть! Вся кургуза,
глазища — Горгона Медуза,
взглянет — наповал!»
Навстречу ей твёрдо ступает,
клюку свою крепко сжимает,
брюзжит, почем свет всё ругает
фон Струга, старик!
Он вряд ли кого замечает,
должно быть, уж очень серчает,
идет напрямик!
Смерть хмыкнула: «Как тебя — Стружка?!
Захлопнулась, значит, ловушка,
вон, видишь в могилу дверушка?
Вперёд, старичок!
Не мешкай, пожалуйста, душка,
иначе — долой черепушка,
ты, старый сморчок!»
«Эй, ведьма, оставь ты гримасы!
Побью ведь, испорчу мордасы
тебе на беду!
Давай, прекращай выкрутасы,
катись-ка подальше с террасы,
а я — обожду!»
Стал бить он клюкой — для науки —
костлявые жадные руки
старухи, лишь слышались звуки:
«Эй-ай — о-о — у-у — дур…»
Косая взмолилась: «Ой, муки
не вынесу! Брось эти штуки!
Прощай… самодур!»
Жив ныне Карбункул фон Струга!
Живет с ним — в морщинках — супруга
в чудесном их замке Пичуга
в ненастье и в сушь.
Чем занят он в пору досуга?
Наполнена слухом округа
о тайне их душ!
ЭЛЬЗА ЛАСКЕР-ШЮЛЕР (1869–1945)
Есть у меня рояль — лазури цвет,
А я не знаю вовсе ноты.
В подвал сейчас задвинут раритет,
А в моде снова эшафоты.
На нём играл сонаты лунный свет
А звёзды — строили гавоты.
Крысиный ныне здесь кордебалет,
И клавиш многих больше нет…
Оплакиваю я пустоты.
О, ангел, сколько горьких лет
Судьба играла в повороты,
Нарушь Всевышнего запрет,
Живой мне в рай открой ворота.
Чудно бродить в сплошном тумане!
Сиротством дышит каждый куст,
Стоят деревья как в нирване,
Общения источник пуст.
Друзьями мир был полон весь,
А жизнь — вся соткана из света,
Но лишь тумана пала взвесь,
Всё словно растворилось где-то.
Воистину нельзя стать мудрым,
Пока не сможешь ты познать
Тот мрак — неотвратимый судный,
Небытия безмолвный знак.
Чудно бродить в сплошном тумане!
Всю жизнь один, лишь листьев хруст.
Один, себя ты не обманешь,
Общения источник пуст.
Как много дней вдали растаяли,
Пополнив лет безликих ряд,
Нет ничего, что мне оставил я,
Нет ничего, чему я рад.
Людей промчались вереницы,
Уйдя с потоками времён;
Исчезнув в Лете, растворились лица,
Не сохранилось в памяти имён.
Но места в сердце нет для тризны:
Забвенья отвергая власть,
Громаду лет пронзает жизни
Всепоглощающая страсть.
Она без смысла и без цели,
Границ не ведая идёт,
Игрой ребёнка в колыбели
Мгновенье к вечности ведёт.
Покуда ты желанием горишь
На самый край земли за счастьем плыть,
Ты не созрел еще счастливым быть.
Покуда об утратах ты скорбишь,
От цели к цели отмеряешь путь,
Смиренья ты еще не понял суть.
И лишь когда ты в пепел обратишь
Свои желанья, цели и мечты,
О счастье думать перестанешь ты,
Тогда забьётся сердце не спеша
И обретёт покой твоя душа.
КУРТ ТУХОЛЬСКИ (1890–1935)
Ночами тихими, один в постели,
о полном счастье рассуждаешь ты.
Роятся мысли. Если б мы умели
в реальность превращать свои мечты!
В фантазиях рождается всё просто,
потом — весь век удачи миг лови…
Ты жаждешь шестьдесят на девяносто,
а получаешь сто на двести — C'est la vie —!
Ей гибкой надо быть, сродни лиане,
блондинка, длиннонога и стройна.
И чтоб ни фунта лишку в хрупком стане,
копною волосы и — не до сна…
А в жизни — повседневности короста,
безволье, спешка и эрзац любви.
Ты жаждешь шестьдесят на девяносто,
а получаешь сто на двести — селяви!
О светлой трубке страстно ты мечтаешь,
берёшь что есть… раз светлых не найти.
Ты километры мысленно мотаешь,
но в кресло врос. Почти… почти…
При кайзере всё было так непросто,
теперь — республика, казалось бы, живи…
Ты жаждешь шестьдесят на девяносто,
а получаешь сто на двести — селяви!
«Стихи тысячи поэтов». Из антологии китайской классической поэзии
Система классического образования в старом Китае традиционно отличалась очень высокими требованиями как к объему, так и качеству получаемых знаний. Поэтому детей обычно начинали учить чтению и письму, используя для этого неадаптированные философские и поэтические тексты. Примеры заимствовались либо непосредственно из первоисточников, либо из специальных хрестоматий для чтения. Поэтическая антология «Стихи тысячи поэтов» сложилась для использования именно в этом последнем качестве.
Свой первоначальный вид она получила еще во времена династии Сун, путем объединения трех наиболее популярных в то время сборников для домашнего чтения, носивших к тому же сходные названия, а именно: «Вновь награвированные пятисловные стихи тысячи поэтов», «Заново отобранные стихи тысячи поэтов» и, наконец, «Подобранные по категориям стихи тысячи лучших танских и сунских поэтов». Составителем, редактором и комментатором последнего издания выступил выдающийся сунский литератор и филолог Лю Кэчжуан. В его хрестоматии наиболее широко были представлены сунские авторы, включая и самого составителя. В итоге антология «Стихи тысячи поэтов», куда вошли наиболее известные и часто цитируемые строки танских и сунских поэтов, стала в старом Китае поэтическим бестселлером № 1, выдержавшим великое множество переизданий.
