Наум Коржавин - На скосе века

На склоне лет — сказать по чести,
Милей оседлое житьё.
И я бы рад сидеть на месте,
Да только место не моё.
А где моё — там нынче худо.
Всё тонет, смыслу изменя…
Но я спешу туда отсюда —
Домой, где всем не до меня.

Чудак… Неумеха… Почти что калека —
Я всё же в рубашке родился, наверно:
Три четверти прожил Двадцатого века
И вот уж два года живу в Двадцать первом.

За что мне удача счастливая эта?
Чем я заслужил эту щедрую милость?
Я многих не лучше, кого уже нету,
И многих не хуже… Но так уж случилось.

Кто вспомнит теперь, как хватались мы жадно
За веру в свой путь среди волн океана.
Как ложь нас накрыла волной своей смрадно,
И правдой светила нам фата-моргана.

Как гнались за ней мы в том кружеве грозном,
Боясь упустить, лишь о том и печалясь,
И как нам хотелось хотя бы по звёздам
Постичь, где мы есть, — но и звёзды качались…

Как снасти скрипели, как лопались скрепы,
И как миражи миражами сменялись,
И как всё равно штурмовали мы небо,
А небо сквозь слёзы над нами смеялось.

Но мы — мы не слышали этого смеха,
Лишь кошки на сердце скребли… Но впустую.
Пьянила нас вера в возможность успеха,
Мы неба не видели, небо штурмуя.

Но пёрли, ни грому, ни смеху не внемля,
По сути, понятья о нём не имея.
Лишь рухнув, лишь больно ударясь о землю,
Впервые узрели мы небо над нею.

Мы верили в штурм — гордо, страстно и бурно,
Нам жизнью была эта вера пустая.
Мы власть имитаторов этого штурма
Отвергли — её чистоту соблюдая.

За это карали. Но зря, бесполезно.
Мы веру спасали под гнётом свирепым,
И только свалившись в реальность, как в бездну,
Мы небо открыли и землю под небом.

Открылись земные пределы и меры,
И в эти пределы зажатые страсти.
И в небо высокая, тёплая вера —
Вся прелесть земного нелёгкого счастья.

Открыли мы жизнь… И нас тут же в крушенье
Она завлекла… Словно звёзды споткнулись.
И как-то для всех потеряло значенье
Всё то, к чему мы так непросто вернулись.

Вернулись, но поздно… Хоть с этим едва ли
Смирится душа… А случилось простое:
Пока мы, взорлив, небеса штурмовали,
Под жизнью земной подкосились устои.

И валится всё, всё грозит быть разбитым,
И разум уже не спасает — сдаётся.
А мы? Мы стоим пред разбитым корытом,
И небо над нами уже не смеётся.

Я не знаю — то ль Богом, то ль чёртом хранимы,
Про свободу забыв и спасая свой быт,
Люди жили и в годы крушения Рима,
И при Сталине жили (кто не был убит).

Неизбежность приняв и отбросив печали,
Зная место своё, сук рубя по плечу,
Жили… Варвары с важностью их поучали…
Так и вы проживёте… А я — не хочу…

Любовь к Добру разбередила сердце им.
А Герцен спал, не ведая про зло…
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло.

И ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон,
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.

А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать, —
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.

И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так началась в России конспирация:
Большое дело — долгий недосып.

Был царь убит, но мир не зажил заново,
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим разбудил Плеханова,
Чтоб тот пошёл совсем другим путём.

Всё обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт…
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребёнок спит?

На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его…
Три составные части — три источника
Не проясняют здесь нам ничего.

Да он и сам не знал, пожалуй, этого,
Хоть мести в нём запас не иссякал.
Хоть тот вопрос научно он исследовал.
Лет пятьдесят виновного искал —

То в «Бунде», то в кадетах… Не найдутся ли
Хоть там следы. От неудачи зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушёл.

И с песней шли к Голгофам под знамёнами
Отцы за ним, — как в сладкое житьё…
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто недоспал своё.

Мы спать хотим… И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить…
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.

Мы сегодня поём тебе славу.
И, наверно, поём неспроста, —
Зачинатель мощной державы,
Князь Московский — Иван Калита.

Был ты видом — довольно противен.
Сердцем — подл.
        Но — не в этом суть:
Исторически прогрессивен
Оказался твой жизненный путь.

Ты в Орде по-пластунски лазил
И лизал — из последних сил.
Покорял ты Тверского князя,
Чтобы Хан тебя отличил.

Подавлял повсюду восстанья…
Но ты глубже был патриот.
И побором сверх сбора дани
Подготавливал ты восход.

Правда, ты об этом не думал,
Лишь умел копить да копить.
Но, видать, исторически умным
За тебя был твой аппетит.

Славься, князь! Всё живём мы так же —
Как выходит, так и живём.
А в итоге — прогресс…
           И даже
Мы в историю попадём.

Курился вдали под копытами шлях,
И пахло медвяной травою.
Что ж! Некуда деться! — Москва или лях!
Так лучше подружим с Москвою.
В тяжёлой руке замерла булава,
И мысли печальные бродят…
Конечно бы, лучше самим панувать,
Да только никак не выходит.
Поляки и турки застлали пути,
И нет ни числа им, ни меры.
И если уж волю никак не спасти,
Спасём православную веру.
Молчали казаки… Да гетман и сам
Молчал и смотрел на дорогу.
И слёзы текли по казацким усам,
Но слёзы — беде не помога.
Печально и гордо смотрел он с коня,
Как едут бояре до места…
Прощай же ты, воля!
          В честь этого дня
Сегодня играют оркестры!
Мы празднуем праздник, а гетман страдал,
И, пряча от прочих кручину,
Со шведом он снёсся потом и отдал
Родную свою Украину.
Казацкую волю щадил ты, Богдан,
И только… И, если признаться,

Пожалуй, не мог и предвидеть тогда
Ты образования наций.
И умер, измену в душе затая,
В ней видя мечту и свободу…
Сегодня сияет икона твоя
На празднике дружбы народов.
Сегодня плакаты и флаги вокруг,
И, ясные в творческом рвенье,
Несут кандидаты словесных наук
Эмблемы воссоединенья.
А я не нуждаюсь в поддержке твоей —
Ведь я навсегда возвеличил
Не дружбу народов, а дружбу людей
Без всяких народных различий.
Сегодня лишь этого требует век,
Другие слова — обветшалы…
А ты был, Богдан, неплохой человек,
И ты ни при чём здесь, пожалуй.