ХРУСТАЛЬНАЯ ПОСТРОЙКА
Весь мир заполнен звездной мглой…
Под небом сумрак голубой
Плетет таинственную сагу.
Печаль в душе звучит струной,
Я перед белою стеной
Сегодня буду жечь бумагу,
Смотреть, как из истлевших груд
На белом фоне возникают
Венцов и замков очертанья…
Свеча тускнеет, как опал,
И смотрят тени из зеркал
На немудреное гаданье.
Гаданьем счастье суждено!..
Да только я уже давно
Звенящих снов разбила стаю…
Забыв любимые черты,
Ни радости, ни красоты
Я в жизни больше не встречаю.
И юность горькая сквозит
Постройкой из хрустальных плит,
Такой надломленной и шаткой…
Случайный вихрь ее сметет…
Ах, что мне даст рожденный год.
Слетев волнующей загадкой?..
Какой мятеж апрельских дум,
Какой сжигающий самум?..
Какой июль?.. Какую осень?..
Жизнь — неразгаданный каприз…
Но примиренно смотрит вниз,
Вся в звездах, ласковая просинь…
Мир все же чуден и велик!
И мне пригрезилась на миг
Вся жизнь — таким же небосводом…
Хоть счастья я уже не жду,
Но все же в сладостном бреду
Склонилась перед Новым годом.
А сердце полнится тоской…
И так печально под ногой
Звенят любви моей осколки!..
Но, приближаясь к рубежу,
Я никому на расскажу,
Как мысли горестны и колки…
Нет, мир — холодный и чужой!..
И жизнь мне кажется порой
В волнах качающейся шлюпкой…
А юность горькая сквозит
Постройкой из хрустальных плит,
Такой надломленной и хрупкой.
Вот опять знакомая кабинка,
Вниз ступеньки, весла и помост,
Золотые по воде тропинки
В синий край ведут воды и звезд,
И вода певучая не молкнет,
Все поет, поет о чем-то мне…
И плывут оранжевые окна
Маяка, как люки, в глубине.
Волны все далекое уносят…
Плыть бы, плыть и думать о своем,
Знать, что близко на цветном откосе
Ждет нас милый терпеливый дом.
Там качает ветер занавески,
И влетают в сумрак голубой
Водяные шелковые всплески,
Тонких склянок отдаленный бой.
И, полна покоя и уюта,
Примет нас в рассветной полумгле
Комната, как тихая каюта
На спокойном старом корабле.
Над старым омутом, на ветхих сваях,
Как в сказке, мельница в глухом лесу;
Вода дремотная поет, сверкает.
И льется, льется по колесу.
Луна в опаловом встает пожаре,
А чащи сумрака полны.
Какая сказочность, какие чары
В пейзаже этом заключены?
Вот так и чудится: на ветхий мостик
Сойдет, зевая, седой колдун,
И под рукой погнутся ветки,
Вода качнется… и в глубину
Луна уронит свой диск блестящий,
Замрет все в сказочном полусне;
И князь Серебряный из темной чащи
Неслышно выедет на коне.
Явь или сон? Тихо меркнут краски.
И мостик стар, и вода темна…
И дремлет мельница во мхах и сказках,
И леса старого стоит стена.
Дикий край неоглядный
Без пути и дороги,
Где уходят в туманы
Голубые отроги!
Где в ложбинах зеленых
Сон полдневный недвижен,
И цветут анемоны
У разрушенных хижин;
Где колдуют напевы
Перламутровых речек,
Словно Божьи посевы —
Огнецвет у крылечек.
Вечера синеоки,
Даль близка, как ограда,
Слышны в пенье потоков
Серебро и прохлада…
И когда в поющий этот час
Лес оденет алую корону,
Я слежу, не опуская глаз,
Силуэт идущего по склону.
На одежде — листья и смола,
На него медведь смотрел из чащи;
Прятала угрюмая скала
Ствол настороженный и грозящий;
Под ногой качалась синева, —
След таят коварные болота, —
Выпрямляясь, шелестит трава:
«Здесь пробрался очень смелый кто-то…»
Он дойдет… В вечерней тишине
Заскрипят замшелые ступени,
И, усталый, подойдя ко мне,
Голову уронит на колени.
Это ты, шумящая тайга,
Встречи миг, простой и благодатный,
Охранив от смерти и врага,
Отдаешь мне вечером обратно!
Уж по утрам сквозь лед звенит вода,
И звон ее последний и усталый…
Ночами звезды — как осколки льда,
И по степи гуляют часто палы:
Бегут, бегут и кружатся огни,
Путает птиц далекий дым пожаров…
…Но хорошо в синеющие дни
В цветном лесу дорогой ехать старой.
Прощальной грустью воздух напоен,
Здесь алый лист и красный цвет брусники,
Не грея, солнце в этот легкий сон
Роняет сверху трепетные блики.
Деревья жжет невидимый огонь,
И все вокруг так хрупко и тревожно,
Так грез полно, что даже чуткий конь
На лист сухой ступает осторожно.
Таясь в корнях, родник еще поет —
В последнем сне — о мире и забвеньи,
И шепчут листья: «Все пройдет, пройдет,
Так пей же чашу тихого терпенья.
Мы даже боль былую не вернем!..»
Дорога вниз…
Пора коню на отдых.
Над падью, опаленною огнем,
Стоит спокойный горьковатый воздух.
Хинган
В жизни всюду встречи и дороги,
Всюду — путевые огоньки…
Что-то мнится, как сигнал тревоги,
Радости нежданной иль тоски.
Вспыхнет небо звездными огнями,
А луна над степью, как опал.
Хорошо такими вечерами
Выйти на темнеющий вокзал
И стоять подолгу на перроне,
Слушать, как рокочут провода,
И следить, как в грохоте и звоне
Пролетают мимо поезда.
В дали… в неизвестность… к новым странам,
К песням моря, к шуму городов,
К золоту пустынь и к их обманам,
К белым снам заснеженных хребтов,
К островам, где женщины — сирены,
К тишине задумчивых лагун,
Где внимают мраморные стены
Всплескам весел и звучанью струн.
Божий мир далек и неизвестен…
Поезда летят в ночную синь.
Я одна… И нет ни слов, ни песен,
Ни сирен, ни замков, ни пустынь.
Хорошо и грустно на перроне —
Жалуются миру провода…
А вверху горит на звездном фоне
Все приветней яркая звезда.
Вокруг пруда густеют тени,
А в глубине его светло,
И сходят белые ступени
В его спокойное стекло.
Там облака неслышно тают,
Стоит вечерняя звезда;
Там птицы тихо пролетают,
И их баюкает вода.
Вот сонный ветер еле-еле,
Подкравшись, небо покачнул,
И в той подводной колыбели
Сад опрокинутый уснул.
Лишь неба смутные отсветы
Глядят в немые зеркала,
Где без движенья, без ответа
Спит до утра ночная мгла.
Июнь 1951 Шанхай
Василий Логинов
Покой. Река. Лень. Церковь. Баня.
По вечерам здесь тютчевский закат.
Днем плачет дождь, по крышам барабаня.
Свистят ветра. Шаланды пенит скат
Волн желтизну. Шипит песок прибрежный.
Эпическая мирная тоска
Охватывает нас и бережно, и нежно
И, как корабль, несет к прекрасным берегам,
Где Одиссеев парус полон ветром свежим.
Как бурность — городу, здесь ясность дорога.
Здесь созерцание гласит закон негромкий.
Здесь молишься душою всем богам.
Здесь так отрадно встретить незнакомку,
Растрепанную, в ярком кимоно.
Увидеть старца — посох и котомку,
Джангуйду, высохшего, как лимон,
Торгующего кипятком и ханжей,
Китайца с рыбой — щука и налим.
И, обойдя кругом заборчик рыжий,
Домой вернуться. В свете тусклых свеч
Поужинать, мечтая о Париже.
И ты, Гомера кованая речь,
За Сунгари звучишь не очень странно.
И обаяние сумел сберечь
Любимый томик Пьера Мак-Орлана.
«О, сунгарийская столица…»
