Эдуард Вениаминович Лимонов известен как прозаик, социальный философ, политик. Но начинал Лимонов как поэт. Именно так он представлял себя в самом знаменитом своём романе «Это я, Эдичка»: «Я — русский поэт».
О поэзии Лимонова оставили самые высокие отзывы такие специалисты, как Александр Жолковский и Иосиф Бродский. Поэтический голос Лимонова уникален, а вклад в историю национальной и мировой словесности ещё будет осмысливаться.
Вернувшийся к сочинению стихов в последние два десятилетия своей жизни, Лимонов оставил огромное поэтическое наследие. До сих пор даже не предпринимались попытки собрать и классифицировать его. Помимо прижизненных книг здесь собраны неподцензурные самиздатовские сборники, стихотворения из отдельных рукописей и машинописей, прочие плоды архивных разысканий, начатых ещё при жизни Лимонова и законченных только сейчас.
Более двухсот образцов малой и крупной поэтической формы будет опубликовано в составе данного собрания впервые.
Читателю предстоит уникальная возможность уже после ухода автора ознакомиться с неизвестными сочинениями безусловного классика.
Собрание сопровождено полновесными культурологическими комментариями.
Публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
class="v">кирпичом дорожку мостит
бражку пьёт и сон глядит.
«Шумный плеск игрального стакана…»
……………………………………
Шумный плеск игрального стакана
осени погибшие дела
вечером на молодой террасе
был забыт стакан, и он шумит
В октябре, в конце его, у цели
тех минут, что взрослые достали
я скажу себе и всем иным
дело в том, в оставленном бокале
Разве вы повозкою поехав
долго платье мяли, но зачем
Я скажу, что тёмное виденье
не весной, так осенью лилось
молодые песни возникали
Долго ехал и в квартиру вёз
сам себя замученного так,
что вдали сидело два моих.
«Я помню ту редиску, ту…»
Я помню ту редиску, ту
что разговаривая ели
два моих брата уж давно
и так давно, и так давно
два моих брата ели шумно
один весёлый инженер
другой весёлый остроумный
ещё почти что пионер
сидел я наблюдал, и вот
мне уж пятидесятый год
и я не пью и не курю
и вдаль через очки смотрю
Кому была нужна записка
что мне прислали, что они
Кому нужна была редиска
и те потомственные дни.
«Резкости радости надобно…»
Резкости радости надобно
и управленья собой
тёмности, во́лков нам надобно
чтобы пришли бы толпой.
Пеплу и плача нам надобно
сто генералов и сто
сто париков невида́нных
двести казённых пальто.
«Голубчик ваш плач, ваш плач…»
Голубчик ваш плач, ваш плач
Голубчик, весь вы, весь вы
Какие-то слышатся речи
Рычат приглушённые львы
Всё больше и больше старея,
я с зонтиком бегаю тут.
И лента, стучась и белея,
и косы из мяса растут.
И на городской вечеринке
Когда на живот лёг фонарь
Когда по лицу целованье
и щётки пониженный звук.
Тогда я скажу полусонно
всё ясно, всё ясно, мой друг.
Вы мой дорогой, неутешный
Вы мой постепенный супруг…
В этой сонной стихии
и шкафов, и буфетов
В этом запахе тонком
старинных цветов
$$$$$$я лежу каждый вечер
$$$$$$и моргаю глазами
$$$$$$и я думаю тихо
$$$$$$о себе и других…
Тут легло столько теней
различных хозяев
Тут ночами в подтяжках
гуляет Петров.
$$$$$$Это он изувером
$$$$$$это он анархистом
$$$$$$здесь он жил и молился
$$$$$$этот странный Петров
И поскольку мне тоже
стала бесцеремонно
появляться являться
надежда убить
$$$$$$я смеюся и плачу
$$$$$$я свергаюсь с дивана
$$$$$$и немного печальный
$$$$$$лежу на полу.
«Среда, суббота, вторник медный…»
Среда, суббота, вторник медный
Кусок угля, огромный стул
Из штукатурки на тарелку
кусок отсохнувший упал.
Я ел один, и ел немного
картошку вместе с огурцом
Была как будто бы деревня
и я был словно пастухом.
Я пас шкафы, диваны, стулья
цветы и книги, вазы, дни
А ночью пас ещё и тени,
слова вприпрыжку и огни.
«И утром, и вечером он погибает…»
И утром, и вечером он погибает
Он не знает, что делать в сём мире
Он тихонько печально сжимает
свои тонкие губы вдвоём.
Ему нравилось лето былое
Сколько нравилось, сколько текло,
но теперь над холодной рекою
не дрожат ни рука, ни весло
и на тёмных скатерках в квартирах
опадают стоящие цветы
и ножи возлежат все вместе
в сонных ящиках тёплых столов.
Я ему говорю, чтобы он
ещё больше и плакал, и злился.
Я ему говорю всё равно
пропадёшь, мол, зимой за окном.
«Есть в области Харьковской местность…»
Есть в области Харьковской местность
там поле, стога и овраг.
В овраге колодец под деревом
и козы пасутся вокруг.
И мелкое кладбище рядом
и мутный течёт поток
люблю это бедное место
и сонно там пахнет полынь.
Там с некою девушкой вместе
когда-то провёл целый день
Она была странная очень
весёлость её не от здесь
Она кувыркалася в сене
Она пригласила меня
и едко дымилась свалка
когда мы шагали назад.
Есть в области Харьковской местность
Я был там один только день.
Болото там есть и козы
На каждой могиле — яблоко.
«По темноте, за манием руки…»
По темноте, за манием руки
я не пошёл, остался в нише
и к статуе прижался я
как невозможно уже ближе
У статуи бока блистали
Они блистали от дождя
И в руки к статуе попали
три капли тонкого дождя.
«Милые перила через милый мост…»
Милые перила через милый мост
время вас свалило
помер ваш костяк
Лишь торчат под небом
голые бруски
да свисают в воду
чёрные доски́.
Память человека сохраняет всё
Тихую пустыню
наконец
память моя в шляпе
сохраняет шов
гвоздевые шляпки
стук ночных подков.
По-майски пылало окно
и в нём сражался огонь
Любил этот мир и
