Только вспомню эту мерзость -
Дыбом шерсть на мне встает.
Ныне стали просвещенней
Эти твари. И к убийству
Побуждает их не ревность
К высшим интересам неба,
Нет, не бред благочестивый,
Не безумство фанатизма -
В наши дни корысть и алчность
Их толкают на убийство.
Все вперегонки стремятся
Захватить земные блага,
И свирепо, в вечной драке
Каждый рвет себе кусок.
Да! Имущество народа
Похищает одиночка
И про собственность толкует,
Убежден в правах владенья.
Собственность! Права владенья!
О, лжецы! Злодеи! Воры!
Так нелепо и коварно
Может лгать лишь человек.
Посуди, ну кто же видел
Собственников от рожденья?
Ведь на свет мы все выходим
Даже без кармана в шкуре.
Разве на своей обертке
Кто-нибудь из нас имеет
Этакий мешок особый
Для украденных вещей?
Только людям, только тварям,
Что в чужую шерсть рядятся,
Выдумать пришлось нарочно
Этот воровской карман.
Их карман -- да он природе,
Так же как права владенья
И как собственность -- противен!
Человек -- карманный вор!
Сын! Тебе я завещаю
Ненависть мою святую.
Здесь, на алтаре, клянись мне
В вечной ненависти к людям!
Будь врагом непримиримым
Угнетателей проклятых,
Лютым их врагом до гроба!
Клятву, клятву дай, мой сын!"
И поклялся Корноухий
Ганнибал. Луна струила
Желтый свет на Камень Крови,
На мохнатых мизантропов.
Как исполнил медвежонок
Клятву, позже сообщу я.
Будет он в другой поэме
Нашей лирою прославлен.
Ну, а что до Атта Тролля,
Мы пока его оставим,
Чтобы скоро тем надежней
Поразить медведя пулей.
Ты, крамольник, посягнувший
На величье человека!
Протокол мой я закончил,
Жди облавы завтра днем.
ГЛАВА XI
Как под утро баядерки,
Зябко ежась, дремлют горы.
Как рубашки, свежий ветер
Зыблет белые туманы.
Но, срывая сумрак чуждый,
Светлый бог красавиц будит,
Озаряет, изумленный,
Их нагую красоту.
До зари с Ласкаро встал я
На охоту за медведем.
Долго шли и ровно в полдень
Вышли мы на Pont d'Espagne,-
Мост, из Франции ведущий
В землю варваров на запад,
В землю варваров-испанцев,
Лет на тысячу отставших.
Лет на тысячу отставших
От Европы современной.
Немцы, варвары востока,
Лишь на сотню лет отстали.
Робко медлил я покинуть
Землю Франции святую,
Эту родину свободы
И любимых мною женщин.
На мосту сидел испанец,
Музыкант в плаще дырявом;
Нищета гнездилась в дырах,
Нищета из глаз глядела.
Струны старой мандолины
Он терзал костлявым пальцем.
Эхо в пропасти, дурачась,
Передразнивало звуки.
Часто вниз он наклонялся,
И, смеясь, глядел он в пропасть,
И бренчал еще безумней,
И такую пел он песню:
"У меня ли в сердце -- столик,
Золотой есть хитрый столик.
Чистым золотом сверкают
Золотых четыре стула.
И сидят четыре дамы,
Золотой убор на каждой.
И играют дамы в карты.
Всех обыгрывает Клара.
Обыграет -- и смеется.
Ах, в моем ты сердце, Клара,
Вечно в выигрыше будешь:
Все ты козыри взяла".
Я прошел, подумав: "Странно!
Почему поет безумье
На мосту, соединившем
Мир испанский и французский?
Иль оно для наций символ
Их идейного общенья,
Иль бессмысленный заглавный
Лист народа своего?"
Только ночью добрались мы
До гостиницы убогой,
Где, дымясь в кастрюле грязной,
Грелась ollea potrida.
Там вгусил я и гарбанцос,
Тяжких, твердых, словно пули,
Несваримых и для немца,
Что на грузных клецках вскормлен.
Но кровать затмила кухню:
Вся наперчена клопами!
Меж врагами человека
Злейший враг -- ничтожный клоп.
Лучше бешеная ярость
Тысячи слонов, чем злоба
Одного клопа дрянного,
Что в постели притаился.
Не ропща, ему отдаться
На съеденье -- очень тяжко.
Раздавить его -- от вони
Не уснешь потом всю ночь.
Да, страшней всего на свете
Битва с неприметным гадом,
Для которого оружьем
Служит вонь, -- дуэль с клопом!
ГЛАВА XII
Все поэты -- фантазеры,
Даже те, что сердцем робки.
Восклицают: "О природа,
Ты -- творца великий храм !
Храм, чья пышность и богатство
Слабый отблеск божьей славы.
Солнце, и луна, и звезды -
Лампы тусклые под сводом".
Люди добрые, согласен!
Но признайтесь, в этом храме
Лестницы -- весьма плохие;
Худших лестниц я не видел.
Вверх и вниз! Все время скачешь
То с горы, то в гору снова,
И моя душа и ноги,
Наконец, устали прыгать.
Рядом шел со мной Ласкаро,
Длинный, бледный, точно свечка,
Все молчит, не улыбнется
Этот мертвый отпрыск ведьмы.
Да, по слухам, он мертвец,
Умер он давно, но в тело
Мать Урака ворожбою
Жизни видимость вселила.
Ну и храм! Да будь он проклят
Вместе с лестницами 1 Право,
До сих пор не понимаю,
Как я в пропасть не свалился.
Водопады грохотали,
Сосны выли -- так хлестал их
Ветер с ливнем вперемежку.
В общем, гнусная погодаI
Лишь на озере де Гоб
В тесной хижине рыбацкой
Мы нашли приют желанный
И форелей превосходных.
У окна лежал там в кресле
Старый хворый перевозчик.
За больным ходили нежно
Две племянницы-красотки.
Обе ангелам подобны,
Толстым ангелам фламандским,
Будто Рубенс написал их,
Златокудрых, синеглазых.
В ямочках на щечках алых
Смех лукавый притаился.
Роскошь сильных тел будила
Тайный страх и сладострастье.
Эти добрые созданья
Восхитительно болтали,
Споря, как больному дяде
Угодить питьем лечебным.
Та совала пациенту
Чашку с липовым отваром,
Та с бузинною настойкой
Наступала на беднягу.
"Не хочу я ваших зелий! -
Вскрикнул он нетерпеливо.-
Дайте мне вина -- с гостями
Разопьем по доброй чарке".
Может быть, и впрямь напиток,
Поднесенный мне радушно,
Был вином, но в Брауншвейге
Я б решил, что это -- мумме.
Был из лучшей козьей шкуры
Черный мех; смердел отменно.
Но старик развеселился,
Пил -- и выздоровел сразу.
Говорил он о бандитах,
Промышляющих свободно
Грабежом и контрабандой
В чащах вольных Пиренеев.
Много знал он старых сказок,
Местных былей, между прочим
Рассказал о древних битвах
Исполинов и медведей.
Исполины и медведи
До прихода человека
Воевали за господство
Над землей, над краем здешним.
Но когда явились люди,
Исполины растерялись
И бежали: мало мозгу
В столь объемистой башке.
Говорят, что дуралеи,
Моря вольного достигнув
И увидев свод небесный,
Отраженный в синей глуби,
Море приняли за небо
И, доверив душу богу,
В воду прыгнули с разбега,-
Так гуртом и утонули.
Что касается медведей -
Человек их истребляет
Постепенно, и в предгорьях
С каждым годом их все меньше.
"Так на свете, -- молвил старый,
Свой черед всему приходит:
После царства человека
Царство карликов настанет.
Царство гномов, умных крошек,
Что гнездятся в недрах горных,
Вечно роясь и копаясь
В шахтах золотых богатства.
При луне я сам их видел:
Высунут из нор головки
И, принюхиваясь, смотрят.
Страшно будущее наше!
Да, богаты карапузы!
Внуки, внуки! Не пришлось бы
Вам, как глупым исполинам,
Прыгнуть в небо водяное!"
ГЛАВА XIII
В темной горной котловине
Дремлет озеро недвижно.
С тихой грустью смотрят звезды
В черный омут. Сон и полночь...
Полночь. Сон. Удары весел.
Словно плещущая тайна,
Челн плывет. Легко и быстро
Вместо лодочника-дяди
Правят девушки. Во мраке
Синие глаза сияют,
Искрясь влажными звездами,
Голые белеют руки.
Как всегда безмолвный, бледный,
Близ меня сидит Ласкаро.
Дрожь берет меня при мысли,
Что и вправду он покойник.
Может быть, и сам я мертвый
И плыву по влаге темной
С бестелесными тенями
В царство призраков холодных?
Это озеро -- не Стикс ли?
Не рабыни ль Прозерпины
За отсутствием Харона
К ней везут меня насильно?
Нет, покуда я не умер,
Не погас, и в сердце пляшет,
И ликует, и смеется
Лучезарный пламень жизни!
В этих девушках, чьи весла
Влагой весело играют,
Плещут на меня и брызжут,
В этих свежих крепких девках,
И смешливых, и лукавых,
Ничего нет от коварных
Бестелесных камер-кошек,
От прислужниц Прозерпины.
Чтоб совсем не сомневаться
В плотской их, земной природе,
Чтоб на деле убедиться
В том, что сам я полон жизни,-
Я прижал проворно губы
