Данута Сидерос - Шутки кончились. Стихотворения

Во время охоты на фей всегда затыкайте уши:
Крик умирающей феи может испортить слух.
Прежде, чем приступить, их две недели сушат,
Вывесив за окно или свалив в углу.

Фей растирайте в ступке до однородной массы
И принимайте внутрь дважды в день до еды.
Снадобье это лечит кашель, артрозы, насморк,
Перебивает страхи и сигаретный дым.

Искоренит усталость, гнев и хандру развеет,
Высушит взгляд и голос, выхолостит слова.
Правда, потом годами снятся мёртвые феи.
Но от таких видений есть неплохой отвар.

Во время охоты на цвергов не думайте о любимых...

А я снова здесь,
как лет десять назад, и сто лет...
Здесь, знаете, хлеб с колбасой
и другая пища.
Вбиваю подошвы в асфальт, тот гудит и стонет,
расходятся волны по улице,
ветер свищет.
Я двигаюсь вместе с толпой.
Я иду со всеми.
Доступный маршрут аккуратно отмечен мелом.
Мой день ненормирован,
может остаться время
на то, чтобы как-то выбраться за пределы,
порвать этот контур,
исчезнуть хотя бы на час, но
исход предсказуем,
итог всегда одинаков.
Швыряю на стул одежду
и безучастно
смотрю, как с дурацким звоном
сыплются на пол
из задних карманов монеты, ключи и ксива.
Ходить-то не в силах, не то что куда-то рваться.

А Гамельн...
Что «Гамельн»?
Да просто звучит красиво.
Хорошее слово для разных аллитераций.

песенка в жанре хоррор

Ты можешь быть прекрасным другом и бесценным членом коллектива. И графики чертить, как мандалы, и демонов пугать штрафными. Но над убогими потугами составить буковки красиво хохочут в небесах все ангелы. И Главный тоже — вместе с ними. Ты можешь мышцами лица играть и жизнью жить здоровой, пахать, как вол, ценить уют, быть вездесущим, умным, сильным. Не думай только, что получится при этом написать хоть слово. Тебя же и на пляже мучают звонки фантомные в мобильном. Ведь ты же пуст, и даже сны, того гляди, тебя покинут. Тебя всё это веселит? Послушай. Только между нами: настанет час, и стул твой офисный взрастёт и пустит корни в спину. И на зрачке проступят пиксели, и жилы станут проводами. Вали. Но только не блажи потом, что ты не знал, как всё случится, что занят был проверкой плановой и подготовкой к заседанию. Я тут делюсь бесценным опытом, не веришь — глянь коллегам в лица. И не пугайся, помни: главное успеть — и вырубить питание.

На юге шумит ковыль, луга утопают в доннике.
На севере — снег и сани, олени и Рождество.
А в самом центре Москвы горят старинные домики,
воспламеняются сами, ни с того, ни с сего.

Вокруг духота и жар, и улицы чахнут в копоти,
на небе не видно звёзд от дыма и от огней.
И нам их, конечно, жаль.
               Ах, как хорошо и легко идти
по набережной в Гурзуфе! Вот мы и идём по ней.

На пляже играют детки, и рыбки плывут вдоль молов.
Боль стихнет сама собой, когда принесут рассол,
когда засвистят креветки, усы показав из роллов,
и где-то за кольцевой труба заведёт вальсок.

Они живут в трёхкомнатной «ленинградке»,
их окна выходят на Питер и Ленинград.
Отец уходит на службу,
всегда к девяти утра,
хотя и без этого дома всего в достатке.
Она наливает ему холодного кваса.
Готовит супы, стирает,
поливает фиалки.
Близняшки Таня и Тоня играют в классы,
носятся по двору,
шумно делят скакалку.
Она улыбается:
большие совсем, а всё ещё непоседы.
Скоро приедет Дима, вчера он купил билет.
Должно быть, не помнит уже ни сестёр, ни деда.
Не виделись с ним, ну надо же, десять лет.
Он сел в самолёт, они его встретят скоро,
многое нужно узнать, о многом поговорить...

Четвёртая комната — для него —
проросла в конце коридора.
Та самая, из старой квартиры:
с видом на стройки
и пустыри.

Приятель, послушай, над городом скрипка играет с утра. И страшно, и странно, и струнно, и зыбко. Ты слышишь? Пора. Мы, кажется, всё же успели прижиться в бетонной тюрьме. Услышали даже безмозглые птицы. Бросай что имел.
А скрипка заходится яростным плачем, срываясь на визг. Мы длимся, течём, мы шагаем и скачем, мы выползли из. И страшно, и странно, и струнно, и жарко. Вступает кларнет. Угрюмые тролли троллейбусных парков выходят на свет. Швыряет в проулок распаренный банщик отменную брань — под звуки трубы распеваются баньши общественных бань. И сонные феи подвальных кофеен — одна за одной — бросают ключи от подвальных кофеен в канал Обводной.
Взорвали кусок ненавистного МКАДа сегодня с утра. Кольцо разомкнулось — нам больше не надо штаны протирать в квартирах, машинах и офисах чинных. В свинцовой пыли. Приятель, спеши. Ведь его же починят. Асфальт подвезли.

И когда с глаз спадёт туманная пелена, смолкнет этот безумный аккордеон, этот жуткий альт, он придёт в себя на карнизе: к спине — стена, под ногами — жесть и бетон, а внизу — асфальт. Он замрёт, почти не дыша, губу прикусив, не решаясь глядеть на стоящих внизу, на смотрящих вверх. Что там было вчера? Да обычный корпоратив, просто штатная проба друг друга на зуб под винцо и блеф. Что ещё? Деваха эта с пунцовым ртом: староват, мол, ты, виршеплёт, вон — очки, живот...
А потом зазвучала музыка.
А потом
он не помнит почти ничего.
Почти ничего.
Только, кажется, шёл, как крыса, на нервный звук, идиотски скалясь, раскидывая коллег, преграждавших путь. И казалось, что если встанешь, нутро порвут эти чёртовы ноты, срывался в бег и не мог свернуть.

Стой, работай теперь горгульей блочных домов. Впрочем, что-то мигает внизу, пожарники, что ли? В отпуск. Завтра. Куда-нибудь под Саров. Скажешь, внезапно разнылся зуб. Скажешь, что болен.
Корча пожарным рожи, выпотрошив карман, он достаёт мобильник. Номер твой набирает — весел, как... какаду. Скажет потом, что был... ну, допустим, пьян. Или что в фанты с друзьями играли, и он продул.

Вот тебе, говорят, мегаполис — люби и цени его,
Местным ритмам и пульс твой, и вдох твой вторят.
Я смеюсь: как, скажите, любить эти шум и вонь,
Если мысли уже полгода только о море?

Потерпи, говорят, помолчи хотя бы пяток минут.
Я послушно молчу. Словоблудие — злейший враг мой.
Закрываюсь и превращаюсь в морскую раковину:
Волны тихо шумят между горлом и диафрагмой.

Им всё мало, клюют, толкают то здесь, то там —
Не груби, говорят, всем подряд, будь добрей и проще.
Я и так уже проще некуда, просто чистый штамп:
Не на трап иду, не в астрал — на Красную площадь.

Останавливаюсь, расчехляю голос, беру слова,
Заряжаю глаголы, ворошу междометий улей,
Набираю в грудь воздух и начинаю звать —
Стылым воем подземки, гулом горбатых улиц.

...И оно приходит. Со стороны реки.
Сносит стены и башни, Ветошный и Хрустальный,
Я уже различаю, как вдали поют моряки,
Как с Ильинки на площадь вплывает огромный кит,
Волны быстры, смертельны, пенисты и горьки,
У Василия прорезается пёстрый киль,
Он пускается вплавь в свои какие-то дали.

Я скачу у прибоя, стягиваю носки,
И ныряю.
Всё равно же водой обдали.