Так было в сфере науки, когда впервые на Западе начинали, скажем, обращаться к подлинному Аристотелю, а не к его латинским или даже арабским переводам. К этому надо добавить, что многочисленнейшие латинские кодексы, по которым гуманисты Возрождения будут затем знакомиться [206] с произведениями античных поэтов, философов и ученых, в подавляющем большинстве случаев были изготовлены в монастырских скрипториях все в том же XII в. Эти безвестные переписчики проявляли завидную широту: наряду с Библией, молитвенниками, часословами и сочинениями отцов церкви они старательно копировали, не жалея ни собственного времени, ни очень дорогого в то время пергамента, произведения "язычников"- Плавта, Лукана, Тибулла, Петрония, Ювенала, не говоря уж о философах и историках.
XII столетие не было, конечно, "революционным" или даже просто "переломным". Но убыстрение культурного развития в этот век неоспоримо. В сравнении с веком предыдущим век XII не может не поражать своим необычайным многоцветием и богатством. Во-первых, всевозможных литературных памятников (а также философских, исторических, естественнонаучных) стало неизмеримо больше чисто арифметически. Во-вторых, бесконечно увеличилось их число на новых, живых языках. И, наконец, в это столетие появилось немало совершенно новых жанров или жанровых разновидностей и форм. Рост интереса к античной культуре (этот непременный спутник эпохи Возрождения) хотя и не привел в XII столетии к каким-то коренным изменениям и сдвигам, но должен быть отмечен. Произошло, например, своеобразное "возрождение" традиций Овидия 33, он заметно потеснил популярного в предшествующем веке Вергилия, по произведениям которого учились в монастырских школах и который пользовался известным "доверием", так как считалось, что он предсказал в IV эклоге рождение Христа. Овидия тоже использовали в школьном преподавании, но теперь, в XII в., от весьма примитивного и схематичного его понимания совершился переход к более глубокой его трактовке, к активнейшему его изучению и подражанию ему. Как писали М. Е. Грабарь-Пассек и М. Л. Гаспаров, "овидианству отдали дань на пороге XII в. поэты луарской школы-Марбод, Хильдеберт и особенно Бальдерик, сочинявший даже прямые подражания понтийским посланиям Овидия. Произведения этих поэтов, превосходные по отделке стиля, оказали благотворное влияние на латинский язык XII в." 34.
Самое же существенное и симптоматичное, что должны мы отметить в культуре столетия, — это углубление и усложнение художественного осмысления действительности, выдвижение на первый план чисто эстетических задач. В самом деле как раз в это время, уже на пороге XII в., в творчестве провансальских трубадуров, а затем и у других писателей и поэтов появляется осознание авторства, появляется понятие индивидуального стиля, индивидуального творческого почерка. И, что еще важнее и знаменательнее, в этом столетии литературная жизнь приобретает такую напряженность и насыщенность, что уже возникает пародия, причем пародия индивидуальная, как комическая имитация конкретного авторского стиля. Появляются и всевозможные руководства по поэтическому искусству 35, [207] что лишний раз указывает на несомненные изменения в литературной атмосфере эпохи.
Сочинения Гальфрида хорошо вписываются в этот процесс обогащения и усложнения литературной жизни. Отметим прежде всего ярко выраженную ориентацию писателя на античную традицию. Впрочем, влияние Овидия на сочинения Гальфрида не бросается в глаза. Но первые главы "Истории бриттов" во многом используют не только сюжет, но и стилистику "Энеиды" Вергилия 36. Ведь тут рассказывается (правда, довольно кратко) о бегстве троянцев во главе с Энеем из-под разгромленной Трои, их обосновании в Италии, затем о судьбе потомка Энея, Брута, переселившегося в Грецию и возглавившего экспедицию на Британские острова, Вместе с тем первые главы книги-не рабский слепок с эпопеи древнеримского поэта. Гальфрид смело варьирует эпизоды, придумывает отсутствующие у Вергилия детали, словом, ведет себя не как послушный переписчик или малооригинальный перелагатель, а как поэт, наделенный богатой собственной фантазией.
Именно так должны мы оценивать и немного загадочную ссылку на "стариннейшую валлийскую книгу", которую якобы вручил нашему писателю архидьякон Вальтер. Трудно оспаривать это утверждение Гальфрида, но еще труднее в него поверить. В эпоху Средних веков такие ссылки встречаются на каждом шагу и, как правило, они оказываются чистейшей мистификацией. Ведь в то время ценность произведения (не только научного или исторического, но и художественного) обычно определялась степенью его достоверности. Достоверность же обеспечивалась наличием "источника"-какой-то старой книги, которую писатель якобы переводил, пересказывал, перерабатывал. Значительно реже ссылались на некие устные рассказы. Им не очень верили. А вот книга была надежнее, поэтому-то писатели и ссылались на подобный вполне "материальный" источник, хотя его и не существовало в действительности.
Нет, мы совсем не хотим сказать, что Гальфрид Монмутский все сочинил, все придумал. Многие мотивы, которые мы находим в его "Истории бриттов", есть и у ряда его предшественников (о них речь впереди). Кое-что он заимствовал из сочинений, которые до нас не дошли (их существование, конечно, весьма гипотетично), кое-что-из устной традиции, восстановить которую удается опять-таки очень приблизительно. Но анализ текста "Истории" (столь тщательно проделанный Э. Фаралем) показывает, что творческая фантазия играла в работе писателя первостепенную роль.
Так, используя во многом вергилиеву фразеологию, отдельные мотивы, заимствованные из "Фиваиды" Стация, из некоторых средневековых хронистов (Беды Достопочтенного, Ненния и др.), Гальфрид придумывает генеалогию Брута, явно сочиняет рассказ о пребывании Брута в Галлии. Весь этот эпизод не находит себе аналогий ни в одном известном нам историческом труде или литературном произведении. Еще больше выдумки [208] обнаруживает писатель в рассказе о правителях Британии до появления там легионов Юлия Цезаря. И хотя здесь немало откровенного вымысла и фантастики, писатель стремится показать, что он серьезный историк: в конце глав он делает отсылки к событиям, известным из истории Древнего Рима или библейской истории. Тем самым легендарные правители Британии 37 получают у Гальфрида свое место во всемирной истории, оказываются включенными в реальный хронологический ряд.
Ученые немало потрудились, чтобы отыскать "источники" Гальфрида. Удавалось это далеко не всегда. И вот что типично для писательской манеры автора "Истории бриттов": когда он не связан предшествующей традицией, то обычно изобретателен и даже глубок. Так, наиболее самостоятелен Гальфрид в своем рассказе о короле Леире (Лире) и его трех дочерях (гл. 31). Самостоятелен, а потому поэтичен и психологически тонок и правдив. Исследователи почти единодушны во мнении, что история Лира, рассказанная Гальфридом, — плод исключительно его собственной фантазии 38. Действительно, ирландской мифологии знаком Лер или Лир, который является морским божеством 39. Есть сведения, что в этом качестве почитался он и жителями Уэльса 40. В двух валлийских мабиноги (памятниках героического эпоса) упоминается некий Лир (Llyr) — отец основных персонажей цикла. Но ни морское божество древних ирландцев, ни герой валлийского эпоса не имеют ничего общего с персонажем Гальфрида. А у него эпизод этот превосходно разработан, и, видимо, именно поэтому к нему столь охотно обращались затем многие авторы, вплоть до Шекспира.
Уже здесь писатель ставит не только существенные политические вопросы, но и глубоко решает проблему человеческих взаимоотношений. Его Лир не только ошибается как государственный деятель, но совершает ошибку и чисто человеческую. Ошибка его-это плод излишней самоуверенности, вспыльчивости, даже самодурства. И поверхностности суждений. Трагическая история Лира слишком хорошо известна, чтобы ее здесь пересказывать. Но как не отметить ту психологическую глубину, с которой описаны Гальфридом переживания состарившегося царя, как не указать на разнообразие созданных писателем женских образов, особенно прелестной, искренней и по-своему честной и мудрой Кордейлы! Хотя этот эпизод занимает в книге всего лишь одну главу, но и по своим размерам, и по подробности, с какой в ней повествуется о правлении Лира и его злоключениях, он занимает в "Истории бриттов" одно из ключевых мест.
Вообще надо заметить, что Гальфрид явно выделяет в своем повествовании отдельные эпизоды и особо интересующих его персонажей. Так, он [209] то заметно ускоряет ритм своего рассказа, быстро переходя от одного бриттского вождя или правителя к другому, то, напротив, задерживается на каком-либо эпизоде, которому он не обязательно посвящает так уж много страниц текста, но который получает более тщательную отделку. К таковым узловым эпизодам относятся бесспорно главы, рассказывающие о Бруте и его потомках, о Лире, затем о Белине и его брате Бренние (который осуществил победоносный поход на Рим). Довольно подробен Гальфрид и в своем рассказе о римском завоевании Британии (ведь тут у него были многочисленные и вполне надежные источники), но некоторые сообщаемые им факты расходятся с общепринятыми сведениями.
