Вообще надо заметить, что Гальфрид явно выделяет в своем повествовании отдельные эпизоды и особо интересующих его персонажей. Так, он [209] то заметно ускоряет ритм своего рассказа, быстро переходя от одного бриттского вождя или правителя к другому, то, напротив, задерживается на каком-либо эпизоде, которому он не обязательно посвящает так уж много страниц текста, но который получает более тщательную отделку. К таковым узловым эпизодам относятся бесспорно главы, рассказывающие о Бруте и его потомках, о Лире, затем о Белине и его брате Бренние (который осуществил победоносный поход на Рим). Довольно подробен Гальфрид и в своем рассказе о римском завоевании Британии (ведь тут у него были многочисленные и вполне надежные источники), но некоторые сообщаемые им факты расходятся с общепринятыми сведениями.
Однако полезно отметить не отдельные неточности Гальфрида, повествующего об отношениях бриттов и римлян, а тот факт, что эпизоды, описывающие покорение римлянами Британии, не окрашены в "Истории" в трагические тона. И это далеко не случайно. Начиная с этих эпизодов писатель постепенно проводит мысль об очень тесной связи бриттов с римлянами (это, например, подчеркнуто в рассказе о деятельности Клавдия и Арвирага-гл. 65–69). Нередко оказывается, что в жилах королей бриттов течет римская кровь. Таковы, например, Аврелий Амброзии и его брат Утерпендрагон-один из ключевых фигур британской истории, по представлению Гальфрида. Точно так же он делает жену Артура, Геневеру, представительницей знатного римского рода. Потомки Энея долго жили в Италии, затем они приплыли на Британские острова. Теперь кольцо замыкается: новые правители Британии (т. е. непосредственные предки и потомки короля Артура) по своим родственным связям и происхождению восходят к знатным римлянам. Хотя это, бесспорно, выдумка, появление ее из-под пера Гальфрида понятно: память о могуществе Рима была не просто жива в обществе XII столетия, представление об этом могуществе было реальностью. Вообще весь рассказ писателя об истории бриттов, о их королях преследует одну цель: показать, как рядом с великой римской империей возникает не менее великое и могущественное Британское королевство, которое оказывается и наследником этой империи, и соперником ее, и ее союзником и собратом.
Совсем иначе описывает Гальфрид взаимоотношения бриттов с представителями германских племен. Уже с 23-й главы "Истории" начинается рассказ о германских набегах. Собственно, с этого момента история Британии, как ее излагает Гальфрид, разворачивается на фоне все более усиливающегося натиска англов и саксов. История бриттов приобретает черты героического сопротивления иноземцам, сопротивления, которое растягивается не на одно столетие. Не приходится удивляться, что трактовка германских племен и их вождей (например, Хенгиста и Хорса) у Гальфрида неизменно отрицательна. В этом он отличается не только от монаха Эадмера (ум. 1124), написавшего свою "Историю нововведений в Англии ("Historia novorum in Anglia") с ярко выраженных англосаксонских позиций, но и от сочинений Вильяма Мальмсберийского, стремившегося примирить англосаксов с норманнами. У Гальфрида англы и саксы непременно коварны, жестоки и подлы. Именно благодаря этим качествам им удается не раз одерживать верх над бриттами, которые обычно побеждают в открытом [210] честном бою, но легко поддаются на обман. Так, во время "майских убийств" (гл. 104–105) бритты вынуждены героически защищаться от хорошо вооруженных саксов, напавших на них вопреки заключенному ранее соглашению. Немало у Гальфрида рассказов о том, как германцы подсылают к бриттам убийц, отравляют источники и т. д. Так, из-за подлого вероломства саксов гибнут Аврелий и Утерпендрагон, наиболее могущественные и смелые британские короли.
Но это не значит, что бритты и тем более их вожди изображаются Гальфридом неизменно доверчивыми и простодушными воинами, которые могут противопоставить хитрости и подлости врага лишь свою воинскую сноровку и мужество. И им ведомы сильные страсти, заставляющие их совершать роковые ошибки. И далеко не все бриттские цари изображены однозначно положительно. Здесь автор "Истории" старательно проводит одну и ту же идею. Те короли правят спокойно и долго, которые уважают интересы своего народа и чтут стародавние законы. Тот же, кто ведет себя иначе, нередко оказывается побежденным врагами или низложенным подданными. Для Гальфрида королевская власть еще не обладает непреложной святостью. Так, он сочувственно рассказывает, как притеснявший простой народ Грациан поплатился за это жизнью (гл. 89). Как полагал Джерман, Гальфрид хотел, конечно, развлечь и позабавить своих читателей, но также показать завоевателям-норманнам, что они покорили когда-то могущественную и славную страну 41. Но не только это: рисуя правителей слабых или коварных, нерешительных или вероломных, он сознательно противопоставляет им своих положительных героев. Прежде всего, Артура, который уже в изображении Гальфрида становится вровень с такими идеальными правителями (по представлениям Средневековья), как Александр Македонский или Карл Великий. Но это еще не убеленный сединами мудрый старец, каким предстанет король Артур в произведениях ближайших продолжателей Гальфрида Монмутского. В "Истории бриттов" перед читателем проходит вся жизнь героя. Наибольшее внимание уделяется его многочисленным победоносным походам, тому, как он старательно и мудро "собирает земли" и создает обширнейшую и могущественнейшую империю. И гибнет эта империя не из-за удачливости или отважности ее врагов, а из-за человеческой доверчивости, с одной стороны, и вероломства-с другой.
Интересно отметить, что писатель вводит в свое повествование чисто романический мотив (впрочем, встречающийся и во многих мифах). Это мотив губительности женских чар, вообще деструктивной роли женщины как в жизни героя, так и всего племени или государства. Так, неодолимость женского очарования испытывает на себ Вортегирн, он не в силах устоять перед опасной привлекательностью Ронвен (Ронуэн), дочери предводителя саксов Хенгиста. Одурманенный к тому же напитками, он женится на прекрасной чужестранке, и это приносит его стране немало бед и лишений. [211]
Точно так же причиной гибели могущественной Артуровой державы является в конечном счете неверность Геневсры, вступившей в любовную связь с Модредом, племянником короля. С образом Геневеры (валлийское написание-Gwenhwyfar) в книгу Гальфрида входит тема адюльтера, которая получит затем широкое распространение в романах на артуровские сюжеты. Тема эта не придумана писателем. Мы находим ей параллели в средневековой ирландской эпической литературе, где был создан образ королевы Медб. Дочь короля Коннахта, Медб не просто является обладательницей верховной власти, она есть воплощение такой власти: лишь проведя с ней ночь любви, герой может получить желаемое могущество. И таких героев, и таких ночей в жизни Медб было очень много: она охотно дарит свою любовь домогающимся ее. И этому не препятствует тот факт, что у нее есть муж Айлиль, которому не остается ничего другого, как закрывать глаза на поведение жены 42. Точно также и Геневера, возможно, изменяет Артуру не только с Модредом, но и с другими знатными сеньерами из окружения короля-всего вероятнее с Каем или даже с Вальванием 43, хотя последний мотив у Гальфрида совершенно отсутствует, он появится в более поздней артуровской традиции.
Однако, как нам представляется, было бы ошибкой видеть в образе Геневеры переосмысление, трансформацию персонажа какого-то более раннего сказания, некое воспоминание о героине кельтской мифологии. Такая героиня наукой не зафиксирована. И толкование имени жены Артура как "Белый Призрак" (так толкуют это имя многие, в том числе Ж. Маркаль 44) вряд ли что-либо объясняет в характере королевы.
Мы полагаем также, что для возведения другого персонажа "Истории бриттов", племянника короля Артура-Модреда, к кельтскому (ирландскому) божеству Медру-Мидиру 45 нет достаточных оснований. Это божество является в ирландской мифологии правителем земного рая 46, т. е. иного мира (преисподней). Мидир часто изображается коварным обманщиком, и это может роднить его с персонажем Гальфрида. И хотя в данном случае генетическое тождество в известной мере совпадает с тождеством функциональным, генетические прототипы Артура и Модреда восстанавливаются на разных уровнях диахронической протяженности и поэтому входят в разные, несопоставимые системы.
Вряд ли можно толковать их любовное соперничество как переосмысление борьбы света и тьмы (если считать Артура изначально солярным божеством, а Модреда-Мидира-властителем преисподней). Думается, для Гальфрида такое архетипическое истолкование взаимоотношений этих персонажей было абсолютно чуждо. Ведь мотив любовного соперничества старика-дяди и молодого племянника относится к числу самых распространенных в мифологии, фольклоре и литературе универсалий. Подобный мотив можно, видимо, обнаружить в исключительно большом числе соответствующих [212] памятников. Проанализировавший этот мотив, как он манифестировался у тлинкитов, индейцев северо-западного побережья Америки, Е. М. Мелетинский писал: "…рассказ о борьбе старого вождя с сыном своей сестры определенным образом опосредствован тлинкитским социально-историческим контекстом. У тлинкитов, которые придерживаются традиций материнского рода (с учетом того, что при этом родовой строй в целом уже находится у них в стадии разложения), отношения с братом матери очень тесные и вместе с тем сложные. Дядя, особенно дядя-племенной вождь, представляет для племянника авторитет племенной власти и родовых установлений, дает ему защиту, а также материальное и магическое наследство, но одновременно он является для него и источником авторитарного насилия, патроном в трудных инициационных испытаниях (во всяком случае, в прошлом). Для дяди сын его сестры есть "надежда" рода, но также ближайший наследник, который в конечном счете сменит дядю в роли вождя и получит его имущество в ущерб его родным сыновьям. Все это не может не порождать, особенно на фоне известной деградации родового строя, амбивалентности отношений с авункулюсом- дядей по матери. Традиционное сознание мыслит естественной власть дяди над племянником и его роль патрона в обрядах посвящения, но это сознание принимает и необходимость смены поколений, власти авторитета и т. п. по линии "дядя-племянник" и осуждает попытки помешать этому процессу. Наш миф в какой-то мере отражает эти социальные отношения (конечно, с большой долей фантастики), но к ним не сводится. Заметим, что у других племен североамериканских индейцев, у которых господствует отцовский счет родства и патриархальные традиции, в аналогичных сюжетах вместо дяди и племянника выступают отец и сын" 47.
