карте?
Кто сумеет создать благодать?
Подожди! Вновь весна. Лучше в марте
Ни о ком, ни о чём не гадать…
На улице райцентра, у раймага
Старик читает серую газету.
Он нищ и пьян. И буквы на бумаге
Ведут его, дрожа, по белу свету.
Но видит он за каждым словом – слово,
(Быть может там решение Совета),
Он сохранит газету внукам снова…
Не зная, что им не нужна газета.
Они давно в пучинах интернета,
Им гаджеты, конечно, лучше книги,
Им гаже гадов Думы и Советы,
Политика и прочие интриги…
Они живут давно за океаном,
Богаче, может, нашего района,
И утешают плоть Аристофаном,
Переходя на Публия Назона…
Но дед им отправляет бандероли,
Исправно шлёт районные газеты.
И в письмах говорит о Мотороле,
А также о решениях Совета…
На реке помертвел уже лёд,
Он не зимний теперь, ноздреватый.
Человек собирался в поход,
Но теперь не пойдёт, виноватый.
Знает он, что чревато теперь…
Лучше гор – только кресло с диваном.
И закрытая плотная дверь,
Монитор с недобитым романом,
Где себе и другим на беду
Человек переносит поклажу:
Он по тонкому, тонкому льду
Каждый день тащит вздор или лажу.
Разве лёд может треснуть слегка?
Может был перегружен поклажей.
Только вынесла летом река
Его труп с ноутбуком и лажей.
Какие отмерены вёрсты,
Чтоб здесь утвердить рубежи.
Бурятские сопки, как сёстры,
Где русские были мужи.
Какие звучали наречья
Под небом родимой земли,
Исчезнув в туманах Трехречья,
На сопках маньчжурских вдали.
Как будто бы всеми заклятый,
Ведь с прошлым разорвана связь,
Стоит, накренясь, Абагайтуй,
Разора и срама стыдясь…
Стоят мои сёла, стыдливо,
Униженно, взгляд отводя.
Кто может, живите счастливо.
А я не могу. Мне нельзя…
И слышу такие напевы,
Такую знакомую речь.
Я – семя упавшего древа,
Сумевший всё древо сберечь.
Эти братья – ватники, укропы,
Поминая часто свою мать,
Для чужой Америки, Европы
Мать свою готовы разорвать.
Вот и радикалы стали есть консервы:
Хоть и консерватор – всё-таки живой.
Бережет умишко, ещё пуще – нервы.
А какой при этом секс или запой?
По больничной склянке жизнь мочи и кала,
Кажется, что следом вытекут мозги.
Как в консервной банке сердце радикала,
Позади завалы, впереди – ни зги.
Может, это лучше – не едят друг друга,
Поедают фрукты, стерегут недуг?
Что-то стало грустно, будто от испуга
Съёжилась планета, предал лучший друг.
Стихи о горящем Забайкалье
Со всех сторон планета облысела,
Тайга сгорела – больше нет тайги.
А мы живём у самого предела,
Где неизвестно слово «Сбереги!»
Пылает жизнь одним большим пожаром.
Над нами гауляйтеры Земли.
Им всё досталось запросто и даром,
Выходит, мы планету про..ли?
О чём расскажут завтра наши дети?
Каких вождей мы выбрали вчера!
Одни кресты на выжженной планете,
А вся планета – Лысая гора…
Буран 17 апреля 2017 года
Белым-бело! И в белом урагане
Исчезли небо, люди и село.
Стою один в клубящемся тумане
И думаю: «О, как нам повезло!»
Ликуй буран! И разгоняй печали,
Взлетай и падай снегом и дождём.
О, как давно мы бурю ожидали!
Ведь, погибая, бурю мы зовём…
И оживаем с волею природы,
Когда нас небо вновь благословит,
И обновляет земли и народы,
И Пушкин «Буря мглою…» говорит.
Ликуй душа сливаясь с ураганом,
Поэзией тригорских и тархан
И буйной пляской белого шамана,
И божества языческих славян…
Мой товарищ, не стой на перроне:
Больше нет для тебя поездов,
И холёный, в купейном вагоне
О стране не напишешь стихов…
Как же ты заработал известность,
Проискав по теченью исток?
А состав, сотрясая окрестность,
Мчится с лесом твоим на восток.
Он вспоминает родину и едет
Повдоль крапивы, по большой стране.
Как дед его когда-то на «Победе»,
С шофёром личным, ездил по стерне.
«Крузак» качнёт, и он уходит в грёзы:
Простор, мечты и пьяная слеза…
Так дед его осматривал колхозы,
И не смотрел в крестьянские глаза.
Нет деревень, и только на пригорках
Погосты всех встречают и молчат.
И с карточек, как будто на подпорках,
Проезжих провожая, вслед глядят
Старинные, безропотные лица…
(Плывёт «крузак» и давит саранчу).
На кладбище он может прослезиться,
А может быть и выдавит мочу.
Субботний дождь внезапный и нежданный,
Начал с грозы, но плавно перешёл
В шумящий, моросящий и – желанный
Поток воды вдоль улиц бывших сёл.
Простор парит в клубящемся тумане,
Здесь раньше зрел и колосился злак…
Беззубый бомж шатается в бурьяне,
Смеясь дождю, вскрывает «Doshirak».
Он ничего не помнит, кроме зноя,
Пожарищ и скелетов тополей.
А дождь стучит по толще перегноя
Необозримых пастбищ и полей…
Всё под себя, к себе. И безвозвратно,
Единственный, идущий лишь к себе.
Невнятный, непонятный. Но превратно
Не толковал он в книгах о судьбе:
Всё было зримо, ясно изначально.
Вокруг него блуждали существа
И познавали радостно, печально
Таинственные звуки естества…
Он изрекал себе и утверждался,
Рассеяв тьму, в ужасной правоте.
А рядом мир трудился и старался
Хотя бы луч увидеть в темноте
Бездонной мглы. И житель этой бездны,
Он понимал безвыходную жуть,
Где бесполезно всё и безвозмездно,
А потому бессмыслен всякий путь.
Теперь, забыв жюри, шорты и лонги
И никого, никак не возлюбя,
Устроившись в уютнейшем шезлонге,
Подстраивает вечность под себя.
Не жил он в сытости и благе -
Во мраке голода, нужды.
Когда о чести и отваге,
Он будет думать в час беды?
В его природе беспокойство
За хлеб и место на земле.
А честь, отвагу и геройство
Ему придумали в Кремле…
Игра в старателей (блокчейн)
Что нашли в этой жизни, живя невнимательно? Но откуда внимание, где понимание, если мыслей и чувств избегаем старательно? Вместо записи в нас происходит стирание…
Так
