Он не станет убийцей!
Бог и женщин ему запретил.
Оставалось тогда лишь напиться.
Он напился… И все совершил!
Совершил все, дела раз за разом,
Позабыв, что известно давно:
Отнимают рассудок и разум -
Либо женщины, либо вино.
Никакой тут морали не надо.
Вижу я, как в родимых степях
И пастушка пасла свое стадо,
И шагал одиноко монах…
Посвящение офицеру Российской Армии,
торгующему на рынке…
Презираю, как дед мой, законы и своды,
Только совесть и честь – два надежных коня,
Только небо и степь, вольный ветер свободы.
Дед мой умер давно. И не видел меня…
Я не видел его… Но я вижу ночами,
Как он скачет, стремглав, на своем вороном
По маньчжурской степи с казаками-друзьями.
Что в тяжелых тюках на коне запасном?
Контрабандный товар! О, как скачет он смело,
Как степные ветра остужают виски…
Он свободен сейчас – он ни красный, ни белый!
Как смеются, покинув войну, казаки!
А надежда умрет, хоть какой, хоть последней!
Но семья – это родина, совесть и честь.
Когда сволочь внушает всем сытые бредни,
То голодных и мертвых повсюду не счесть…
Вне законов они! Неподвластны обману
Абсолютно – ни той, ни другой стороны.
Ни посулы Лазо, ни призыв атамана
Не заманят их больше в пучину войны!
Вот летят по степи золотой вороные -
С контрабандным товаром отряд казаков!
О, как прочно сидят, будто в седла влитые,
Молодые родители наших отцов!
Для голодных семей у них добрые вести -
Будет рис, будет чай! Это ж все для меня…
Я родился потом… И презрел я бесчестье.
Только совесть и честь – два надежных коня!
Когда сволочь внушает всем сытые бредни,
То голодных и мертвых повсюду не счесть.
О, мой друг, не стыдись, пусть растут твои дети,
Ведь семья – это родина, совесть и честь!
Проплывают березы и ели
За немытым оконным стеклом.
Электричка ползет еле-еле,
И сидят они, молча, вдвоем…
Дважды замужем. Вот незадача!
Обманула злодейка-судьба…
А от первого вышла ей дача,
От второго – в деревне изба.
Первый спился, второй застрелился.
А она еще так молода!
И потом ни один не ужился.
Не мужчины – дерьмо и беда…
Этот пишет печальные песни,
И душа нараспашку к тому ж.
Хорошо с ним! Всегда интересно,
Он надежней других, хоть не муж.
Он – любовник, мужчина нерусский.
С ним полгода, как сладостный сон!
Но сегодня ей грустно, так грустно!
Почему вдруг задумался он?
Неужели умчится, сорвется,
Улетит золотая душа?!
Почему он так смотрит на солнце,
Почему закурил не спеша?
У нее есть квартира, машина,
Мотоцикл в деревне стоит…
Почему целый день беспричинно,
Почему он, родимый, молчит?
Расписаться! И жить бы и жить бы,
И до гроба быть верной ему!
Но как скажешь ему о женитьбе?
Почему ты молчишь, почему?
Потому, что решил он жениться,
Расписаться решил с ней и жить!
Но влюбиться – не значит решиться,
А решиться – не значит любить.
Электричка ползет еле-еле,
И сидят они, молча, вдвоем.
Проплывают березы и ели
За немытым оконным стеклом…
Опаляют людей суховеи…
Вдруг ощерился щелями пол,
И рассохлись ворота и двери.
Хоть бы маленький дождик прошел!
Зной звенит, и жара обжигает,
С неба бешено солнце печет,
И родник до камней высыхает,
И картошка давно не растет!
Мужики молчаливы, угрюмы,
Бабы злы на своих мужиков,
И печальные, черные, думы
На морщинах сухих стариков.
«Что вы так закручинились, люди,
От каких сумасшедших вестей?
О, какие дожди еще будут!» -
Остывая, шепнул суховей…
Художник в провинциальном городе
Художник чистил пистолет,
Сходя от гордости с ума,
Взводил курок он много лет.
А за окном была зима.
(Он пил вино, одеколон,
Какой-то мерзкий самогон.
Но тьма пронизывала свет.
Тогда достал он пистолет!
Он ненавидел столько лиц,
Светил из солнечных столиц!
И от него ушла жена,
И оглушала тишина…)
А за окном плыла зима -
Метели, вьюги, кутерьма,
Качались мрачные дома,
И свет пронизывала тьма!
Он ненавидел эту тьму,
И мастерскую – как тюрьму!
Уж лучше посох и сума…
Он много лет сходил с ума.
Когда наметился рассвет,
В окно он бросил пистолет!
Летела в снег, летела в даль,
Никелированная сталь…
Он взял и посох, и суму,
Покинул тюрьмы и тюрьму,
Он дверь отважно распахнул
И замять снежную шагнул!
В сугроб редеющей ночи
Он кинул звонкие ключи.
И долго крепкие умы
Терзали дверь его тюрьмы…
Художник на озере Зун-Торей
Звенел в синеве жаворонок
Серебряно-желтой пыльцой,
И степь встрепенулась спросонок,
Сверкнула ковыльной волной.
И солнце, вставая, ласкало
Вершин голубую гряду.
Но озеро вновь задремало
В лазурном и сладком бреду.
Дана золотая планета
Нам всем как божественный дар.
Вот скачут чабанские дети,
У всех шоколадный загар!
И сопки, качнувшись, поплыли,
И все обволакивал зной,
И солнце палило из пыли
Сухой и горячей струей.
Но знойная степь не преграда
Вернуть неотвязчивый сон:
Прохладный паркет Петрограда
И модный Московский салон.
Где люди белы, как поганки,
Раскрашены, как мухомор!
Зачем на чабанской стоянке
Об этом ведем разговор?
Здесь лучше слышнее мотивы,
Здесь мысли едины, не врозь,
Отсюда видней Перспектива,
С латыни – увидеть насквозь!
Увидеть насквозь свои годы,
И совесть увидеть в упор,
И – дивные краски природы
Без всяких преград или шор…
Но снова, уйдя на подмостки,
Ты сквозь суету и угар,
Увидишь улыбку подростка,
Его шоколадный загар…
Суета наскального рисунка
Суета наскального рисунка
Оживает снова предо мной:
Пробегают гибкие фигуры,
Дышат запалено, горячо!
Обжигает жаркий пот ресницы,
Но кидаю точное копье.
Долго догонял я антилопу,
Раненую другом поутру!
Вот уходит стадо круторогих
За далекий хмурый горизонт.
Но никто об этом не жалеет -
Все же мы добыли одного…
И ночью очи кобылицы
Следят за резвым шалуном,
И Млечный Путь в очах искрится
Пахучим, сытным, молоком.
В такую ночь молчат собаки,
Печально женщина поет,
И молча, будто после драки,
Мужик угрюмый
