class="poem">
«Веселее грехош
Хлебематствует мотеж».
(«Союз Молодежи» ІІІ).
«Я небичь бендный.
Небичь зибкий
и небязь иплюаы голутой»
а ученики учуяли подхватили и уже продолжали:
«Гром из-за тучи, зверея вылез
Громадные ноздри задорно высморкал
И небье лицо секунду кривилось
Суровой гримасой железного Бисмарка»
Маяковский.
Это из «Облако в штанах».
Конечно, если о небе так выражаются, то оно в штанах, или еще хуже!
Ученики размазывают все тряпки, но первый за них взялся Хлебников.
Он ясно и кратко выразил свое отношение ко всему миру:
«Вечность – мой горшок
Время – подтиралка!
Я люблю тоску кишек
Я зову судьбу мочалкой».
(Сборник «Затычка»).
Опять это было напечатано без разрешения автора – кому же охота преждевременно откровенничать? Здесь тон простой и дальный – как последняя воля.
Конечно, Хлебников возмущается, когда его так выдают, и все собирался печатано протестовать – да что-то помешало!..
А что печатал Хлебников сам, было по-видимости другое, а в сущности тоже самое:
«Там где жили свиристели
Где качались тихо ели
Пролетели улетели
Стая легких
Времирей».
или:
«Любезь борзость туч,
Любезь бледных лучей».
Или более певучая юная поэма:
«Неголи легких дум
Бегали к легкому свету».
(См. «Изборник»)
«И в дебрях голубых стонало солнце
Любри голубри, небо рассыпало»
Этакая простота и невинность!
И вышеприведенное:
«Небистели, небистели
Озарив красу любени
В нас стопали любистели
Хохотали каждый ин…»
Но тем более великий и желтый (гумигутный) Иуда глядит из-за этой благолепной ясности сюсюкасловия.
Так же ослюнявил, под видом поцелуя П. Хлебников и Любавицу (обабиться, бабица).
Конечно Маяковского видишь за версту и не ошибешься.
«Вот вы прохвосты бездарные многие!»
И раз человек вывесил на лбу:
«Умный! Талант! Я сутенер и карточный шулер»,
то сразу видно с кем имеешь дело и в карты играть с ним никто не сядет, а если сядет, то шулер похлестче его!
Не то Хлебников – его дсп. все девицы называют воробушком, считают необыкновенно нежным, а «ведающие миры иные в 8-ое измерение» – верным.
Да и как не считать?
Ведь может это у него от большой любви слюнявость такая? Ведь может он слишком уж предан, до приторности?
Он так пропитан «сладостью» и сладостью, что она у него из каждой буквы, из каждой прорехи!
Его словарь начинается с любви и кончается любистелью, между ними тщательно спрятаны юбка и постель.
Падеж любви.
Она склоняется и спрягается на 5-ти притах, Хлебников довел до конца, начертил все возможности этого слова – (в Дохлой луне). Он закончил дело символистов и начал новое.
Л Ю Б Ю.
За любясь влюбнось любиша лублея в любиевах.
«Любный, любилу любеж, любялех любяшечников, в любитвах и любой олюбил, залюбил улывнулся в любищу»…
«Любаны, любило, любанье, залюбилось нелюбью к любиму, любицей любимоч прилюбилась в залюбье…»
ю, лю, ли, ли, ню, ня –
любимые его буквы!
это чистое словесное ню!
Как отнестись к этими словам баяча? с их эстетической стороны?
Небистель… Лиска.
Небязь,
Мизна,
Мизнь,
В. Брюсов критикуя И. Северянина просто пишет: и в одной из своих поэз (какое безвкусное слово!)…,
Но все таки – почему поэз – безвкусно?
Брюсов глубокомысленно промолчал, а между тем это нас чрезвычайно интересует.
Душевно больной (как уверяет д-р Радин) Мартынов например происхождение всех слов находит в еде
Естество – есть, ество
эстетика – естетика
радость – от ядость
День – Едень и т. д.
Конечно такая наука неприемлима, но если приведенные объяснения понимать лишь эстетически – то нам многое станет ясным. В самом деле разве поэзия и поэзы не напоминают нам Поэзия поедать или другой физиологический акт? и разве бывшие дсп. поэты не творили в точности от переполненного желудка? Под влиянием «настроения» –
«Поэзия приятна, сладостна, полезна,
Как летом вкусный лимонад –
Пренебрегая словом, как таковым?
Может и «поэзы» показались Брюсову безвкусным, напоминая ему какой-нибудь физиологический акт?
Во всяком случае отрыжкой несет от слов: поэзник, небистели, лизна, лиюнь и т. д.
Поэт изливается истекает…
Он так. плодовит – у И. Северянина 6 или 12 книг, у Хлебникова больше дюжины поэм, деюг, трактатов да бессчетное количество мелких стихотворений.
Манера Хлебникова – сперва наслюнявит, а потом утопит в «ложке воды».
Самая подлая смерть!
Берегитесь слюнявых, п. ч. убьют не из ненависти, а лишь по глупости своей воистину – «поцелуем предают» по неловкости любить и растерянности от своей неудачливости.
Предатели любят кровь, а еще больше удушение и утопление.
Дева которую обидел жрец в ярости своей потопила всю Атлантиду.
(Садок судей II)
Смерть в озере
Гибнут конечно серые солдаты: хлынули воды
У плотин нет забора
Глухо визгнули ключи.
Кто по руслу шел утопая,
Погружаясь в тину болота.
Тому смерть шепнула: пая…
И вот протяжно ухали
Моцарта пропели лягвы»
И не случайно «бежит любезного венца» жених, утопивши невесту.
Такова разбойничья река:
«И Волги бег забыл привычку
Носить разбойников суда
Священный кличь „Сарынь на кичку“
Здесь не услышат никогда».
Слава Разину п. ч. он:
«Полчищем вытравил память о смехе
И черное море сделал червонным».
Вода не случайно является нам стихией страсти…
Страстная натура поэта (Тютчева), как и «вод» его глубока; никогда не бывает больною: мятется природа поэта, словно юноша, не утративший способности любви.
(А. Белый)
Хотя этой окраской (у Тютчева – анальное болото) воды можно не соглашаться, по примем к сведению это признание важности влаги для поэта. У Хлебникова вода отомстила за себя; сперва слюни, влажность ю, не находя себе исхода, не растворяясь в других вещах и звуках, стали
