1916 г.
Когда народ восстал, наш бывший царь, наверно,
Средь преданных ему персон
С надеждою скулил: «Да так ли дело скверно?
Да, может, это – черный сон?»
Чтоб царский черный сон стал нашей светлой явью,
Друзья, нам должно всем идти – и мы пойдем –
Одним путем!
И этот путь – к народоправью!
1917 г.
У Льва
Болела голова
И кости старые ломило.
«Ох, ничего-то мне не мило,
И опротивели вы все! –
Сказал он кумушке Лисе,
Своей советнице сановной. –
Казнить вас казнью поголовной,
Чтоб понимали, значит… м-да!..
Ох, как под ложечкой сдавило… Ох, беда!..
И сердце: то замрет, то больно заколотит…
На что ни погляжу, ото всего воротит.
С чего бы это все?.. Аль помирать пора?..»
«О царь! – Лиса в ответ. – Ты, помнится, вчера
Поужинать изволил очень плотно».
«Вчера? Я б и сейчас подзакусил охотно.
Да чем? Тому назад не больше два денька
В лесу я видел оленька:
Красавец этакий, с ветвистыми рогами.
Что, ежели б его ты привела сюда?
Вот это – царская еда:
Поесть – и закусить оленьими мозгами!»
Чрез полчаса
Неслась Лиса,
По высочайшему веленью,
Искать в лесу тропу оленью.
Нашла и двинулась по ней.
К исходу двух иль трех (не помню точно) дней
Олень разыскан. Вид принявши важно-строгий,
Лиса к нему:
«О дивнорогий!
Тебе я в качестве смиренного посла
Известье важности великой принесла,
Веленье нашего священного владыки.
Осиротеть должны мы скоро, горемыки:
Лев – при смерти. И вот пред тем, как жертвой стать,
Беспомощной, печальной жертвой тленья,
Царь – так милы ему олений ум, и стать,
И прыть оленья! –
Царь, долго думая, размыслил передать
Тебе бразды правленья.
Волк, дескать, лют, медведь – ленив,
Свинья – глупа, а тигр – хвастлив…
Лишь об одном тебе нет двух различных мнений.
Пресекся львиный род, да здравствует олений!
Спеши же к дряхлому царю,
Пока уста его злой смертью не сомкнуты.
Пусть вместе с воющим народом я узрю
Его последние счастливые минуты.
О благороднейший, иди к нему скорей!»
И новый царь зверей,
Принявши льстивые слова Лисы на веру,
Ввалился в львиную пещеру, –
Но в тот же миг, вконец испуганный и злой,
Последней клятвою проклявши лисьи речи,
Весь окровавленный от доброй львиной встречи,
Махнул назад стрелой.
«Держи его!.. Лови!.. Да что же я?.. Да где я?.. –
Ревел взбешенный Лез, собою не владея. –
Вы шутки шутите со мной?..
Лиса! Верни его! Какой ни есть ценой,
Но притащи его, злодея!»
Лиса застыла: «Вот так раз!
Вот так задача!»
Но делать нечего: приказ!
Пустилась в лес, едва не плача,
От свежего следа не отрывая глаз.
По следу выбравшись на тихую полянку,
Лиса настигла беглеца.
«Не подходи! – вскричал Олень. – Убью подлянку!»
«Ах, все равно я жду конца!
И без того уж я убита.
Мне не страшны твои копыта
И не страшны твои рога.
На, бей! От жизни мне равно не ждать уж толка:
Лев хочет посадить теперь на царство Волка,
Да, Волка, моего презлейшего врага!
Олень, ты – жалкий трус: к кому ты шел с опаской?
К царю, который ждал – с отеческою лаской
Прижать тебя к своей груди,
Кто, встав на радостях с постели без подмоги,
Встречал тебя: „Мой сын, наследник мой, гряди!“
А ты… Какой позор! Скорей давай бог ноги!
Мне вспомнить совестно! Я от стыда горю!..»
Размяк Олень совсем:
«Утешься, друг мой верный!..
Я совершил поступок скверный!..
Я… я покаюся… Веди меня к царю!..»
Лев ждал дружка: «А ну, теперь задай-ка тягу!»
Схватил и уписал до косточки беднягу.
Покамест Лев глотал кишки да потроха,
Лиса… мозгами закусила.
Хватился Лев мозгов: «Тьфу, дьявольская сила!
Да где ж мозги?»
«Мозги, ха-ха? –
Осклабилась Лиса в приличном отдаленьи. –
Что выдумал искать, ха-ха: мозги оленьи!
Да разве ж могут быть мозги у дурака,
Которому помял однажды Лев бока,
А он, доверившись посулам, самолично
В объятья львиные пожаловал вторично?!»
* * *
Мораль Эзопову боюсь переводить,
Хоть перевод вполне возможен.
Стал ныне и Эзоп не очень-то надежен,
С моралью надо погодить.
На клетку с птичками не раз
Мурлыка-Кот глядел, не отрывая глаз:
«Ну что за миленькие пташки».
Но пташки знали уж мурлыкины замашки.
Прослышав как-то стороной,
Что нездоровится затворнице одной,
Наш Кот на хитрости пустился:
Надел очки, принарядился,
Стал перед клеткою и, лапкой в дверь стуча,
Мурлычит ласково: «Не надо ли врача?
Как чувствовать себя изволите вы, детки?»
«Спасибо, хорошо, – ответили из клетки, –
Так хорошо, вообрази,
Как будто бы тебя совсем и нет вблизи».
«Спа…си…те!.. Ай!.. То…ну!»
«Вот видишь! – стал корить несчастного прохожий. –
Зачем же ты, малец пригожий,
Полез на глубину?
Ай-ай! Ну, разве можно
Купаться так неосторожно?
Ужо, дружок, вперед смотри…»
Прохожий говорил с великим увлеченьем,
А мальчик, втянутый в водоворот теченьем,
Давно пускал уж пузыри!
* * *
Есть тьма людей: нравоученьем
Они готовы вам помочь в беде любой,
Отнюдь не жертвуя собой!
Бог весть из-за какой
Такой
Причины,
Среди морской
Пучины
Вели с Китами бой
Дельфины.
То увидал Пескарь: «Ой, братцы! Что я зрю?
Голубчики, да что вы?!
Давайте я вас помирю!»
«Вон! – гаркнули бойцы. – Да мы скорей готовы
Все лечь костьми, чем дать мирить нас –
Пескарю».
Какой-то бойкий паренек
На людях в праздничный денек,
Для смеха всякие откалывая штуки,
Слепому старику волчонка сунул в руки:
«Вот, распознай-ка, что за зверь?»
«Да что ж, он мал еще… Узнай его теперь!
Одно могу сказать, – старик ответил парню, –
Что этого зверька не след пускать в овчарню!»
Лишившись дочери любимой, Антигоны,
Богач Филон, как должно богачу
(Не скареду, я то сказать хочу),
Устроил пышные на редкость похороны.
«О матушка, скажи, как это понимать? –
В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. –
Сестре-покойнице ужели не сестра я
И ты – не мать,
Что убиваться так по ней мы не умеем,
Как эти женщины, чужие нам обеим?
Их скорбь так велика
И горе – очевидно,
Что мне становится обидно:
Зачем они сюда пришли издалека
При нас оплакивать им чуждую утрату?»
«Никак, – вздохнула мать, – ты, дочь моя, слепа?
Ведь это – плакальщиц наемная толпа,
Чьи слезы куплены за дорогую плату!»
В годину тяжких бед умейте отличать
Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать,
От диких выкриков и воплей неуемных
Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!
