Дьяволиада
В мире нет ни норм, ни правил.
Потому, поправ Закон,
Бунтовщик отпетый, дьявол,
Бога сверг и сел на трон.
Бог во сне был связан ловко,
Обвинён, что стал не свят,
И за то на перековку
На работу послан в Ад.
Чёрт продумал все детали,
В деле чист остался он:
Сами ангелы восстали,
Усадив его на трон.
Сел. Глядит: луна и звёзды.
Соловей поёт в тиши…
Рай — и всё… Прохлада… Воздух…
Нет котлов… Живи. Дыши.
Натянул он Божью тогу,
Божьи выучил слова.
И Земля жила без Бога,
Как при Боге, — день иль два.
Но рвалась концов с концами
Связь… Сгущался в душах мрак.
Управлять из тьмы сердцами
Дьявол мог, а Бог — никак.
Хоть свята Его идея,
Хоть и духом Он богат,
Слишком Он прямолинеен
По природе… Слишком свят.
Но и дьявол, ставши главным,
Не вспарил, а даже сник:
Не умеет править явно, —
Слишком к хитростям привык.
Да и с внешностью непросто,
С ней на троне — как в тюрьме:
Нет в портрете благородства
При нахальстве и уме.
Нет сиянья… Всё другое:
Хвост… Рога… Престранный вид.
Да и духом беспокоен,
Как-то… ёрзая сидит.
Прозревать он понемножку
Стал, как труден Божий быт.
Да… Подставить Богу ножку
Не хитрей, чем Богом быть.
Надоело скоро чёрту
Пропадать в чужой судьбе.
И привыкший всюду портить,
Стал он портить сам себе.
В чине Бога всё возможно,
А у чёрта юный пыл.
Мыслей противоположных
Ряд — он тут же совместил.
Грани стёр любви и блуда,
Напустил на всё туман.
А потом, что нету чуда,
Стал внушать… Что всё обман.
И нагадив сразу многим
(Страсть осилить мочи нет),
Хоть себя назначил Богом,
Объявил, что Бога нет.
«Пусть фантазию умерят!
Что мне бабья трескотня?
Пусть в меня открыто верят —
Не как в Бога — как в меня!»
И — мутить!.. Взорвались страсти,
Мир стонал от страшных дел.
Всё!.. Успех!.. Но нету счастья —
Не достиг, чего хотел.
Пусть забыты стыд и мера,
Подлость поднята на щит.
Всё равно — нетленна вера:
От молитв башка трещит.
Славят Бога. Славят всё же,
Изменений не любя…
…Чёрт сидел на троне Божьем,
Потерявший сам себя,
И следил, как — весь старанье —
Там, внизу, в сто пятый раз
Вновь рога его в сиянье
Превращает богомаз.
1966
И вот живу за краем света,
В тот мир беспечный занесён,
Где редко требует поэта
К священной жертве Аполлон.
Где редко Феб и вспоминает
О ней… А спит, забыв про Суд.
Поскольку трезво понимает:
Здесь этой жертвы — не поймут.
Где жизнь — «инджой»[8]… А жертвы, муки
И книги всяческих судеб —
Одни лишь цифры — для науки! —
Специалиста скучный хлеб.
И где поэт — ничто до срока:
Запел, заглох и вышел весь…
Где больше дела — для пророка.
Но только камни есть и здесь.
1978
Грустная самопародия (cм.)
Нелепая песня
Заброшенных лет:
«Он любит Её,
А Она Его — нет».
Ты что до сих пор
Дуришь голову мне,
Чувствительный вздор,
Устаревший вполне?
Сейчас распевают
С девчоночьих лет:
— Она Его любит,
А Он Её — нет.
…Да, Он — её знамя,
Она — его мёд.
Ей хочется замуж,
А Он — не берёт.
Она бы сумела
Парить и пленять.
Да Он не охотник
Глаза поднимать.
И дать Ему счастье
Не хватит Ей сил:
Сам призрачной власти
Её Он лишил…
…Всё правда. Вот песня
Сегодняшних дней.
Я сам отдаю
Предпочтение ей.
Но только забудусь —
И слышу в ответ:
«Он любит Её,
А Она Его — нет».
И вновь повторяю,
Хоть это не так,
Хоть с этим не раз
Попадал я впросак.
Ах, песня! Молчи,
Не обманывай всех.
Представь, что нашёлся
Такой человек.
И вот Он, поверя
В твой святочный бред,
Всё любит Её,
А Она Его — нет.
Подумай, как трудно
Пришлось бы Ему.
Ведь эти пассажи
Ей все ни к чему.
Совсем не по чину
Сия благодать.
Ей тот и мужчина,
Кому наплевать.
Она посмеётся
Со злостью слепой
Над тем, кто Её
Вознесёт над собой.
Иль встанет с Ним рядом,
Мечтая о том,
Как битой собакой
Ей быть при другом.
А этот — и в страсти
Он, видимо, слаб…
Ведь нет у Ней власти,
А Он — Её раб.
Вот песня! Ты слышишь?
Так шла бы ты прочь!
Потом ты ему
Не сумеешь помочь.
А впрочем, что песня?
Её ли вина,
Что в ней не на месте
Ни Он, ни Она,
Что всё это спорит
С подспудной мечтой
И в тайном разладе
С земной красотой…
Но если любовь
Вдруг прорвётся на свет,
Вновь:
Он Её любит,
Она Его — нет.
Хоть прошлых веков
Свет не вспыхнет опять,
Хоть нет дураков
Так ходить и страдать.
Он тоже сумел бы
Уйти от Неё,
Но Он в Ней нашёл
Озаренье своё.
Но манит, как омут,
Её глубина,
Чего за собой
И не знает Она.
Не знает, не видит.
Пускай! Ничего.
Узнает! Увидит! —
Глазами его.
Есть песня одна
И один только свет:
Он любит Её,
А Она его — нет.
1962
Могу в Париж и Вену.
Но брежу я Москвой,
Где бьётесь вы о стену,
О плиты головой,
Надеясь и сгорая,
Ища судьбы иной.
И кажется вам раем
Всё то, что за стеной.
Где, все сместив оценки —
Такие времена, —
Я так же бьюсь о стенку,
Хоть стенка
из говна.
1980
Песня отдельной лейб-казачьей сотни неизвестного эскадрона
У озёр лесных биваки,
Молодецкие атаки,
Дым скрывал зарю.
В Новом Хемпшире[9] мы жили,
Славно, весело служили
Батюшке-царю.
Батюшке-царю.
Но настала та минута,
Паруса вовсю надуты,
Грузим пушки в трюм.
Здравствуй, Дон! И здравствуй, Терек!
Покидаем дальний берег
И плывём в Арзрум.
И плывём в Арзрум.
Что ж вы, братцы лейб-казаки!
Иль впервой менять биваки?
Так о чём тужить?
Что за страх — края чужие!
Раз мы войско, мы в России,
Где б ни вышло жить.
Где б ни вышло жить.
1982
Горожане в древнем городе Содом
Были заняты развратом и трудом.
Рос разврат и утончался… И всегда
С ним росла производительность труда.
И следил всё время строго их Сенат,
Чтоб трудом был обеспечен их разврат.
Телевидение в городе Содом
Просвещение вносило в каждый дом.
Дух Прогресса всех учило постигать:
Наслаждаться, но расплаты избегать.
Пусть кто хочет превращает в матерей
Их одиннадцатилетних дочерей.
Что пугаться? — были б в деле хороши!
В том и жизнь. И нет ни Бога, ни души.
Наслаждайся!.. А к вакханкам охладел, —
Есть в запасе свежесть юношеских тел.
Что там грех — забвенье смысла и лица
Перед скукой неизбежного конца?
Все ли думали так в городе Содом?
Может быть… Да кто расскажет нам о том?
Остальные ведь молчали — вот напасть! —
В ретрограды было стыдно им попасть…
И от всех, кто прямо чтил не Дух, а плоть,
Их потом не отделял уже Господь.
Чем всё кончилось — известно без меня.
Что вникать в природу Божьего огня.
Все сгорели в древнем городе Содом,
А при жизни размышляли не о том,
Не о том, за что сожгут, на что пенять…
Лишь — куда себя девать и чем занять.
Рочестер, Нью-Йорк, 14–25 ноября 1993 — Бостон, 1–2 декабря 1993
Воспоминание о «Белом доме»
