class="v">Всё это хотелось уже делать
также и чернилом по бумаге
даже и не буквы выводить
а лишь просто линии чертить.
А любовницу по этой жизни
взять себе найти так это вовсе
что-то неземное совершенно
ну такая радость ну такая.
Публика любуется вся ею
ты её ведёшь, держа за руку
а потом тебе она покинет
поимеешь за неё ты муку.
Мука же о ней ещё прекрасней
чем даже и с нею пребыванье
Ты сидишь собою занимаясь
и тебе теплы твои страданья.
Как привычной шубы мех старинный
и её к плечам прилеглость
так и эти муки ночью длинной
по щекам течёт вологлость.
Был ты в бледной юности печальник
Под конец приятны тебе дни
хотя смерть и верно твой начальник.
Невозможно лечь заснуть
Станет стыдно там в постели
написать вы не сумели
вам потомки воздадут
Так и стало по ночам
В двор весь чёрный есть окошко
По своим идёт делам
мной подобранная кошка
На прижившемся столе
и блистая, и светясь
лежит белая тетрадь
от меня отворотясь
Тяжело идут дела
отвлекают всё работы
На вопрос простейший кто ты
нет ответа от стола.
«портной жил бодро был разиня…»
портной жил бодро был разиня
невесту он и проморгал
Тогда он кажется не умер,
лишь только шить он перестал.
Ночной порою ходит медлит
сидит на тихий табурет
в своей небольшой комнатульке
где только стол кровать комод
А кстати так живёт полгода
потом переменяет жизнь
на жизнь бродячего урода
и это вдаль его ведёт
Свои места давно покинул
к другим местам покочевал
то на песке, а то на глины
ложился просто так и спал.
Ему под утро пела птичка
А если уж зима была,
то он просился чёрной ручкой
впустите, люди, я без зла
а в нём и вправду зла не бы́ло
Ему, наверно, всё равно
Лицо ничто не сохранило
оно — прозрачное стекло.
По нём стекает всё на свете
Ещё мне надо вам сказать,
что слов от той поры лишь мало
решает он употреблять…
Вон вижу я, он вновь подался
куда-то в сторону лесков,
рассыпанных подальше к небу
промеж с коровами лугов.
«Я потом, когда стану любезней…»
Я потом, когда стану любезней,
когда стану старее намного
Вспомню страну вилок и ложек
нашу жизнь молодую вполне
Прежде всего нам лилась от столицы бодрость
а во-вторых, нам хотелось её победить
Ноги дрожали, как взойдёшь на высокое место
и увидишь всё тело богатой Москвы
Видишь кучи товаров, рестораны, пивные,
где сидит и смеётся одетый народ.
Видишь правую руку в огромном брильянте
ну а левую к столику её золото гнёт
Мы же бедные бледные люди
надевая одежду потрёпанную
каждый день мы клялись победить эту силу
что родила нас так, не дала ничего.
На пути мы узнали, что всякое можно,
но нельзя чрез себя преступить
Мы от ней отказались, от огромной гордыни,
и без ней пропадали остальную всю часть…
«Я знал когда-то очень многих…»
Я знал когда-то очень многих
Подпрядова вот — например
Он жил в сараях, чердаках
водой речной всегда он пах
Рука его мокра́ и сла́ба
Её он тихо подавал
Ловились им большие жабы,
которых детям продавал.
Он не работал после школы
и выглядел он старше лет
как будто он собой являлся
иль пожилой иль даже дед
Однажды он купаясь поздно
нашёл покойника в воде
Его он выволок при звёздах
и положил он на бугре.
Потом позвал людей, привёл их
и повернулся, и ушёл
пошёл он спать туда, где можно
себя от трупа он увёл.
Вот видите, каких я прежде
совсем уж странных знал людей
Всегда он был в одной одежде
и в пиджаке среди лучей.
«Преогромную роль я играл…»
Преогромную роль я играл
в жизни этой, которой я жил,
когда я ещё был страшно мал
и ковры на кроватях любил.
Это было лишь только у нас,
чтобы мальчик трёх лет получил
ту полнейшую власть над квартирой.
где хотел, там лежал и мысли́л
Ноги быстрые, сам же не скор
Только думы в карманах у брюк
и идёшь в них засунув едва
и по комнатам делаешь крюк.
И вернёшься к исходной кровати,
что стоит в самом тёмном углу,
там понюхаешь женское платье
и впотьмах поцелуешь сестру
То нога тебе попадётся,
то рука или волосов клок
если ж грудь тебе подвернётся
удивляешься, голову вбок
Что такое, совсем не понять
как-то странно она торчит,
а другая в своём одеяле
вместе с телом лежит и спит
Ты потрогаешь узкий сосок
он зачем-то похож на кору
А когда не проснётся сестра
то садишься и смотришь в сестру
Через время опять средь столов
всяких стульев и ваз, и штор
ты бредёшь, нащупа́я рукой
будто сестрину грудь с синевой
