НОВОГОДНИЕ ВИРШИ («Говорит редактор важно…»)[244]
Говорит редактор важно:
«Новогодний бы стишок!»
За перо берусь отважно:
Раз в году — велик грешок!
Новогодние бокалы,
Гром музыки, серпантин,
Блеск какой-то дивной залы…
Много ль зал таких, Харбин?
Ничего!.. Валяю дальше…
Подает тебе коктейль
Дочка бывшей генеральши…
Рифмы: трель, капель, форель…
Трель так трель. Узывны скрипки.
Декольте и веера.
Тосты. Томные улыбки.
Чье-то пьяное «ура»…
С новым счастьем! С Годом Новым!
Пожеланий не жалей.
Но, как год назад, с Серовым
Гнется та же Манжелей.
Да, всё то же, то же, то же,
Как и десять лет назад.
Те же слуги, те же рожи,
То же пиво и салат.
Жизнь ушла, как светоч малый —
Как далеко до него!..
С новым счастьем? Что ж, пожалуй,
Если верите в него.
С НОВЫМ ГОДОМ!.. («С Новым Годом! — глаза в глаза…»)[245]
— С Новым Годом! — глаза в глаза.
— С новым счастьем! — уста в уста.
Жизнь проста.
День за днем и за годом год.
А за ними века ползут.
Так в медлительный ледоход
Льды идут.
Участь наша — в реке времен
Таять так же, как эти льды:
Исчезать от своей беды.
Лишь движения тихий звон,
Звон медлительный похорон.
Да ладья. На ладье — Харон.
Но об этом не думай, друг,
Эти мысли — как злой недуг,
Как заломленность в муке рук.
Ведь у нас есть с тобой вино, —
Пусть обманывает нас оно.
Вот стакан… у стакана дно.
Пей до дна! Не твоя вина,
Что судьба без вина темна.
— С Новым Годом! — глаза в глаза.
— С новым счастьем! — вся сладость уст.
Что гремит впереди? Гроза?..
— Пусть!
«Я люблю, поднявшись рано…»[246]
Я люблю, поднявшись рано,
В глубине поймать сазана,
Но зачем ты мне, сазан?
Возвращу тебе свободу,
В голубую брошу воду,
Взвейся, солнцем осиян…
Без добычи сердце радо,
И без доблестей отрада —
Вышина и тишина
Голубой сторожкой рани,
И душа, подобно лани,
Струнно насторожена.
Где границы этой дали?
Голубые дымки встали
И уводят дальше даль,
За просторы за большие,
До тебя, моя Россия,
До тебя, моя печаль!
Но и ты, печаль, напевна,
Но и ты, печаль, царевна, —
Всё на свете — пустяки.
Термос. Чай горячий с ромом.
Эта лодка стала домом.
Лодка — дом. Душа — стихи.
«ТЫ» И «ВЫ» («Вода и небо. Море и песок…»)[247]
Вода и небо. Море и песок.
Как музыкален плеск волны ленивой,
Струящейся на шелковый песок,
Аквамариновой, неторопливой!..
Но почему стал томным голосок?
Что ищете, печальная, вдали вы?
Песок и море. Поддень так высок.
Кого ты ждешь на берегу, Верок?
Быть может, парус — тот, что вдалеке
Повис крылом, сияющим в лазури, —
Примчит тебе, забывшейся в тоске,
Сердечные, живительные бури?
Они пойдут мальчишеской фигуре
И энергичной маленькой руке…
Но лобик твой надменно бровки хмурит:
Все эти бури — только признак… дури.
О’кэй, не спорю. Бури — чепуха.
Куда приятней безмятежность штиля.
О бурях я сболтнул лишь для стиха,
Для старой рифмы и еще для стиля:
Поэт всегда немножко простофиля…
Вы усмехаетесь с надменным: «Ха!»
И я смущен… Простор, за милей миля,
Вам шепчет имя нежное Эмиля…
Кто сей счастливец? Он меня поверг
В свирепую, отчаянную зависть…
Он всех достоинств пышный фейерверк?
Он вас влюбил, не благородством ль нравясь
Своих манер, и мир для вас померк?
Вот где тоски стремительная завязь?
Но ваш ответ все домыслы отверг:
«Эмиль в Шанхае… Он — француз и клерк».
От ног поспешно отряхаю прах, —
Поэту, мне предпочитают клерка?..
Чудовище хотел я петь в стихах…
Вы не Верок — вы просто злая Верка,
И вам теперь совсем иная мерка,
Увы и ах… Увы, увы и ах!..
Взлети, тайфун, пади и исковеркай
Вот этот пляж, где дремлет изуверка!..
Но нет тайфуна… Море и песок,
Всё музыкальней плеск волны ленивой.
Упала прядь на золотой висок,
С ней ветерок играет шаловливый,
Он разбирает каждый волосок,
Как ласковый любовник терпеливый…
Песок и море. Полдень так высок.
— Я все-таки люблю тебя, Верок!
В НОВОГОДНЕЕ ПЛАВАНЬЕ («От январской пристани опять…»)[248]
От январской пристани опять
Отплываем в плаванье годичное.
Сильно ль будет лодочку качать,
Завывать ветрина будет зычно ли?
Сильно ль будет встряхивать, влача
В бури эмигрантскую посудину?
И о тихой пристани мечтать
Не напрасно ли опять все будем мы?
Ничего, усталые гребцы,
Что поделать, если плыть нам велено!
Перед вами не во все ль концы
Дали бесконечные расстелены!..
Море зарубежья пересечь —
Не поляну перейти цветочную.
Чтобы свой кораблик уберечь,
Смелыми нам надо быть и точными!
Смелыми и гордыми еще:
Горя мы великого избранники!..
Не подламывайся же, плечо, —
Мы ничьи не пленники, не данники!
Стар каш парус и скрипит штурвал,
Двадцать лет уже не видно берега…
Так Колумб когда-то тосковал —
К каравеллам приплыла Америка!
И пост дозорный в тишине —
Не пост, послушан, друг мой, стонет как
И глядит, не плещется ль в волне
Веточки береговой зелененькой?
СНЫ («Ночью молодость снилась. Давнишний…»)[249]
Ночью молодость снилась. Давнишний
Летний полдень. Стакан молока.
Лепестки доцветающей вишни
И легчайшие облака.
И матроска. На белой матроске.
Словно жилки сквозь кожу руки.
Ярче неба синели полоски
И какие-то якорьки.
Я проснулся. Упорно, упрямо
Стали сами слагаться стихи,
А из ночи, глубокой, как яма.
Отпевали меня петухи.
Но рождалась большая свобода
В бодром тиканьи бедных часов:
Одного ли терзает невзгода
И один ли я к смерти готов?
Где-то в белых больницах, в притонах,
В черных камерах страшной Чека —
Столько вздохов, молений и стонов.
И над всем роковая рука.
У меня же веселая участь
Всех поэтов, собратьев моих, —
Ни о чем не томясь и не мучась,
Видеть сны и записывать их.
СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ («Во дворе, перед навесом…»)[250]
Во дворе, перед навесом,
Дров накидана гора;
Горьковато пахнет лесом
Их шершавая кора.
У крылечка, под окошком,
Грузно — выравнены в ряд —
Пять больших мешков с картошкой
Толстосумами стоят.
Ах, запасливая осень,
По приказу твоему
Мы к жилью избыток сносим,
Одеваем дверь в кошму.
Чу, сосед стучит, как дятел,
Звонко тренькает стекло, —
Он окно законопатил,
Бережет свое тепло.
Не боясь грядущих схваток
С наступающей зимой.
Как прекрасен ты. Достаток,
Полнокровный недруг мой!
Ах, расчетливый и трезвый
Бородатый скопидом,
Почему дар песни резвой
Не считаешь ты трудом?..
Он с презрительностью смелой
Рассмеется от души:
«Ты всё пела?.. Это дело!
Так пойди-ка, попляши!..»
Слух к стихам ему неведом,
К стихотворцу он суров…
Не тягаться мне с соседом
Ни картошкой, ни обедом,
Ни горой шершавых дров!
ПОСТРОЕЧНИКИ («Бороды прокурены…»)[251]
