Ознакомительная версия.
Ветерок
Солнце, трепетание света и тени в листве — оттенки зеленого. Облака — перины для пери.
У-лица: наплыв лиц, полифония разговорных обрывков — или нет, настройка инструментов в оркестре.
Прохожу мимо улиц, деревьев, людей, автомобилей и станций метро,
ресторанов, кафе, забегаловок с гордым названьем «бистро»,
библиотек и музеев, театров и дома свиданий, а может, культуры,
по асфальту и каменной плитке, под небом то ясным, то хмурым,
прохожу, но никуда и никак не приду. Потому что боюсь задержаться
и ритм шага утратить. Я иду, и мне до конца суждено отражаться
незамеченным фото на дне чьих-то глаз. В свой черед отражаю
другие чужие глаза. Но момента нажатия кнопки я часто не знаю.
Зум, обратно и еще дальше
Красная занавеска. Красная прозрачная занавеска. Красная прозрачная занавеска с пятном. Воробей сел на ветку. Улетел. Красная прозрачная занавеска с пятном. Красная прозрачная занавеска. Красная занавеска. Краешек настенных часов перед входом в комнату.
Стекает вода —
забывчивый сторож
хочет исправить оплошность,
торопливо стирая могильную пыль.
Из-под роз,
в мокрый блеск черноты,
мимолетно рисующий контуры
мраморных рек и озер,
проступают ветви деревьев,
склонившихся — впрочем,
прерву сантименты.
Хочу лишь сказать,
Что красные были цветы.
Холмы на одной стороне бухты, фабрика на другом — неподвижная картина вдруг распадалась на море, холмы и фабрику, и казалось, что можно протянуть руку и потрогать склоны, зачерпнуть пол-моря, подергать за дымящуюся трубу — а потом все снова соединялось в один ландшафт, и снова распадалось, и снова соединялось, исновараспадалосьисновасоединялосьисно…
Три или четыре обитые тканью ступени тихо уводят за невидимую грань. Мелькая красным, зал отступает, вздымается валом райка. Взгляд, брошенный на себя, дробится сотнями взглядов оттуда, превращаясь в ничто. Люди, брошенные на берег сцены, ощущают друг друга и слушают гул по ту сторону яркого света. Оттого странно мягок нечанный шелест страниц, вдруг раздавшийся за спиной.
В нераскрытой еще темноте рядами слепо и глухо уткнулись друг в друга знаки, оттиснутые черным на белом.
Огни большого города, или pastelьная ночь
Черным подвижным оскалом смеется луна. Ей вторят обведенные красным дырки фонарей, сотни дырок, разбросанных по молочно-белому полю, прячущему темноту.
Кусочки листвы и асфальта пазлами аккуратно прилажены друг к другу.
Неподвижны на небе, подвижны, качаясь на тростинках в руках продавца. Колышущееся фосфорное мерцание множества игрушечных звезд, густо населивших кусочек темноты.
В обрамлении темных (колесо рулевое, спидометр, зеркало заднего вида, садитесь-вперед-я-сойду-на-углу, а водитель не в кадре) два ярких пятна — две не-ели светящихся. провода вдоль ветвей, и лампочки вместо листвы — как ни странно, красиво.
Видишь: память, набрав впечатлений за новогодний фуршет красно-желтых, уже отказалась от фотографической четкости, провозгласив революцию цвета, надеясь еще протянуть за счет больших и больших абстракций — до новых праздников. Но не так уж и поздно проглотит эволюцию флоры отнюдь не космический — супрематический черный квадрат.
Бледно-голубые клеечатые горбы искривили квадраты с цветами о восьми лепестках.
Темно-синий колпак от ручки, столовая ложка с каплями масла, банка из-под сахарного песка, зеленая чашка, металлический чайник, красный дезодорант — нанесли свои случайные и преходящие тени на строгий рисунок.
Колпак, повернутый боком, показывает краешек черного туннеля. Ложка, сделав мостик, открывает то, что под ней. Белая сыпь прилипла к стеклянным стенкам в малом воздушном пространстве с глухим притертым небом. Тень банки сползает в невидимую пропасть и взбирается вверх по-другому, совершенно отвесному склону: стол неплотно придвинут к стене.
Пара круглых дырочек и винт посреди круга розетки; дно и верх чашки окрасили в малиновый цвет совмещение двух кругов. Лепесток сморщен на носике, смотрящем в угол. Облупленной на две стороны полосой угол поднимается вверх, расходясь по потолку. Желтое волнистое колыхание, спускаясь, касается бледно-голубых квадратов, скрывает холодный, черный, бездонный прямоугольник окна.
В красном блестящем цилиндре кисть руки с зажатой в ней ручкой возникает из небытия медленными толчками, сталкивается с 1,5 буквами английского слова и, возносясь куда-то, исчезает почти мгновенно. Белый, выпукло-искривленный конус листа заползает под слепую пластмассу высокой крышки.
Клеенчатые горбы скрывают старые детские каракули на неровном дереве. Если надавить ладонью, горбы поднимутся в других местах.
Ко мне пришли друзья, сказал старик.
В подсобке тесной
арбуза жухлость,
сыр ломтиком
и чай в стаканчиках пузатых,
трик-трак, крик-кляк, шеш-беш и шеш-гоша
— но нет, Баку слезам не верит,
хоть полный тасс
уполномочен заявить
товар воспоминаний,
и хоть деньги
метельщик все потратил
на сыр, арбуз и мягкий хлеб,
печальной нежности улыбка.
Все так, или почти,
как много лет назад:
сыр с мягким хлебом
жуя, отхлебывая чай,
(почти, какой арбуз зимой?)
приятели из класса
бросали зары,
забыв хозяина.
«Не плачь», утешит мать потом,
когда уйдут.
……
Нет-нет, ко мне пришли друзья, сказал старик.
Пламя пронеслось по окнам домов на той стороне бухты.
Эстакада шаг за шагом увела в странную тишину моря на фоне шумного города, к мизансцене трех целующихся пар, внезапно — вместе с громадой воды — открывшейся за ржавым остовом брошенного кафе.
Возвращение вторично разрезало полусферу бухты. Ветер развернул к берегу веер фонтана, выткав зыбкую телебашню из вертикальных водяных нитей, чье медленно-мерное движение напомнило — неожиданное развитие темы — помехи на экране. Подгоняемая шагами, башня показалась из-за воды, теперь похожей на — еще одно превращение — кальку в фотоальбоме. Очертания размыты, смягчены солнечным светом. А справа — пасмурно-четкие контуры и цвета домов. Хрупкая и недолгая прихоть облачного заката.
Длинные, тонкие ножки дрожат глянцевым светом, с непостижимой одновременностью стелясь по поверхности и уходя вниз, в черную пустоту воды.
Гигантский цветок, мимолетно раскрывший бутон в черном небе,
Посмотри: вот еще, на излете рожденный, на вздохе последнем
Репетиция жизни ровно за год до другой репетиции жизни —
Репетиция смерти, репетиция смерти…
Черный провал глухо шумящего моря. Смутно-белый окрас потухшего фонаря.
Сдвоенный сноп желтого света с глухим моторным шумом скользнул по зависшей над землей шеренге черных окон; захватил кусочек глухой стены с красной урной и зеленой скамейкой. Чуть погодя из невидимой перспективы что-то стукнуло и протяжно заскрипело.
На зеленой скамейке кто-то забыл полотенце. Где-то распахнулось и почему-то снова закрылось окно. Обрывок разговора коротким аккордом. И вновь тишина. Два недостроенных домика пялят друг на друга пустые глазницы.
В центре потолка были подвешены качели. Под качелями из ковра с толстым ворсом вылезал мальчик в майке без рукавов. Обнаженная женщина в дальнем углу сидела перед зеркалом, поджав ноги. Качели слегка дрожали: с них слезли только что. В другом углу зала человек с алебастровым криком на лице вырывался из объятий змеи.
Из угла в угол быстро ходили три живые женщины — то одна, то другая что-то говоря громко и взволнованно, иногда не говоря ничего. Остальные за ними, скрипя паркетом.
Спустя какое-то время после того, как все разошлись, качели, наконец, замерли. Сдвинутые с места нечаянным толчком чьей-то вялой ноги, но с прежним застывшим упорством все еще тянулись вверх плечи, и голова, и восторженная почему-то улыбка из неизвестного легкого материала.
Ознакомительная версия.
