ДЬЯВОЛЬСКАЯ КОЛЕСНИЦА
Став патриархом, Никон взял в свои руки не только отпущенные святым Иосифом вожжи, он самовластно управлял всей государственной колесницей, решительно и жестоко расправлялся с неугодными ему людьми, с тайными или явными противниками широко вводимой им церковной реформы.
Отец Иван
Гибнет Русь! И никуда не денешься,
Никуда не скроешься от гибели.
Душу холодеющего деревца
Дьяволы алкающие выпили.
До последней зеленинки выжрали
Луговины стынувшего пастбища,
Никакими силами всевышними
От нечистой силы не избавишься.
Сам Агафаил в обличье пастыря
Самочинно ходит луговинами,
Широко разинутую пасть свою
Набивает жертвами невинными.
Бедные похрустывают косточки
На зубах ликующего дьявола.
Море выплаканной небом горечи
На виду оно, оно воочью явлено.
Вдоль и поперек лодьями утлыми
Из конца в конец оно исхожено.
Аввакум,
Звони давай к заутрене
Ради небушка погожего.
Может, поубудет горюшко,
Может, прояснится небушко.
Аввакум
(Обращаясь к Прасковье.)
Никуда не уходи, Прасковьюшка.
Прасковья
Отец Иван
Дивиться не на что.
Гибнет Русь. Не от поветрия,
От неслыханного поругания.
В дьявола она поверила,
Зелья напилась поганого.
Плачь слышнее, Аввакумушко,
Крепче бей в зазывный колокол!
Разручьись по переулочкам,
Растекись по тихим горенкам.
К царской припади хоромине,
Вразуми высокую хоромину,
На самой Москве ли, на Коломне ли
К вздоху пригорнись холопьему.
Дабы знала Русь вся, дабы ведала,
Как ее рыдают каменья…
Гибнет бедная не от поветрия —
От неслыханного поругания.
Прасковья
Отец Иван
Не потеряйся, белица,
Поживее возвращайся к пристани,
А не то твой протопоп рассердится,
По ночам нутро свое все выстонет.
Прасковья
Отец Иван
Иди-ко к Марковне,
Бедную обрадуй протопопицу.
Прасковья уходит.
Вороны кружат у самых маковиц,
Черные,
кружат они непопусту.
Не с того ль запала думушка,
Будит сердце вещим всполохом…
Плачь слышнее, Аввакумушко,
Крепче бей в зазывной колокол!
Да услышат, да увидят люди добрые,
Что творится, что на белом свете деется.
Нет его! Все вылакали, все-то допили,
Без души осталось деревце.
Воронье одно накликано
Раскопытившимся дьяволом,
Каждый ворон смотрит Никоном,
Патриархом новоявленным.
И, во все-то горло каркая,
Дико расчадились вороны,
Облились смолою жаркою
Эти тлеющие головни.
Ополчились на святые храмины
Древлего святого благочестия,
Воздивила даже каменье
Новоявленная бестия!
Злые силы Агафаиловы
Под себя все подкопытили.
(Обращаясь к вступающим на паперть прихожанам.)
Загляните, люди милые,
В очи плачущей обители.
Зналась бедная с Батыевой
И с иной лихой опричиной.
Прихожане
— Чай, язык-то доведет до Киева.
— Доведет… до первой пыточной.
— Ты слыхала ли про дьякона?
— Про какого?
— Да про Федора.
— Отглаголил, откалякал он
Про страдальца преподобного,
Про блаженного Григория.
Отец Иван
Люди добрые,
Мне колесница подана,
Сам Агафаил ее огоревал,
Никон сам без роздыха сколачивал,
Колеса железом окузнечивал,
Наподобие хвоста собачьего,
Спину гнул он
От утра до вечера.
Весь-то день от зорюшки до зорюшки.
Все-то дни без отдыха, без роздыха
Капли пота — как льняные зернышки —
С патриаршего катились посоха.
Натрудился патриарх, намучился,
Бедного и пожалеть-то некому!
Пожалею — соберу имущество
Да отправлюсь в услуженье к нехристю.
Оборотясь к собору, хотел было пройти в его притвор, но сразу же был задержан служивыми людьми.
Волей не берете, так берите нехотью,
Волоките на чепи скаженника!
Все равно — не поклонюсь я нехристю,
Не надену на себя ошейника.
Кукишем не осеню себя. Нечистого
Ересью поганой не обрадую.
Осеняюсь нерушимой истинной,
Троеперстьем сложенною правдою.
(Крестится.)
Освещаюсь и в кромешной невиди —
Божий зрак полуночью не выхлестать…
Прихожане
— И перекреститься не дали…
— Дождались пришествия антихриста.
— За грехи за наши.
— Небожители,
Что творят они, что делают!
Отец Иван
Душу вылакали, выпили,
С непорочной переспали девою,
Божью матерь обесчестили
И на поруганье отдали
В лапы бесомордой бестии
Вместе с тихими угодьями,
С луговинами заречными
Да с заречными полянами…
(Обращаясь к служивым.)
Что ширяете зловещими
Бурколами оловянными?
Окаянными гляделками
Чт© вы крутите, что вертите,
Как гуляющими девками
В язвах черного поветрия?
Что стоите, бритоликие,
Аль в Христа опять поверили?
Сам смирю себя веригами,
Утону в железном вервии.
(Сам садится в телегу, опутывая себя железными цепями.)
Гибнет Русь не от поветрия —
От неслыханного поругания.
После заточения отца Ивана Аввакум, не принимая официально вводимых церковных новшеств, стал совершать тайные службы. Он совершал их на сушилах (на сеновале), во дворе своего мятежного наставника.
Старица Анисья
Грядет, Прасковьюшка, давно грядет,
Знаменье-то, оно не зря оповещало,
На много зим вперед, на много-много лет,
Как будто в вещее провидело зерцало.
Старец Петр
Грядет… И не грядет — уже нагрянул он,
Он во плоти своей, в своем обличье явлен,
Пожрал в грехах своих утопший Вавилон
И Рим пожрал с корнями непорочных яблонь.
На поруганье велие отдал Царьград,
Не солнце — месяц светит над святой Софией,
Колокола
как безъязыкие, не говорят,
Они уязвлены насмешкою совиной,
Совиным хохотом они уязвлены,
Слепым безумствием сошедшей наземь нощи…
И на святой Руси, объевшись белены,
Сам царь безумствует, сам сатана хохочет.
Старица Анисья
Ты про царя-то больно не шуми.
Старец Петр
Шуми
И про царя глаголь, егда пришла погибель.
Нет, лучше умереть и не зверьми-людьми
Принять распятие на непокорной дыбе.
В купели огненной себя испепелить
И пепелесо вознести себя на небо,
Цветущим духом здравствующих лип
Познав всю лепь земли и всю ее нелепость.
Нелепо немотой томить свои уста,
Немотствует лишь червь да раб презренной плоти!
Есть даже в персти падшего к ногам листа
Тот дивий вопль, тот плач, что темный лес холодит.
Вопи, Анисьюшка, Прасковьюшка, вопи,
Да захолонет кровь лихого супостата!
Во имя высшей правды и святой любви
Спасай Христово обездоленное стадо.
Себя, Анисьюшка, Прасковьюшка, себя спасай.
Прасковья
Я упасла себя — в купаву обернулась.
Старица Анисья
Счастливица, нага-то вся она, боса…
Старец Петр
И не горюет. Не стоит она понуро.
Не клонит долу светлую свою главу,
Чела не тяготит ночной ненастной думой.
Блажен, кто обернулся заживо в траву,
Кто стал березою, кто разветвился дубом.
Кто на лугу аль в полюшке широком встал,
Корнями крепко врос в суглинок али в супесь,
Раскрыл невинные зеленые уста,
С зорею утренней христосуясь, голубясь.
Любуясь дивною небесною красой,
А в красный день жнитва аль обмолота,
Как ладаном, животворящею росой
Врачуя горечь солонеющего пота,
Даруя сень благословенному труду,
Рукам натруженным давая сладкий роздых,
Ловя в зазывно вечереющем пруду
Святым крещением трепещущие звезды…
Старица Анисья
Сама не видела, а люди говорят:
Звезда хвостатая по небу проходила,
Не зря ведь говорят, Прасковьюшка, не зря
Средь бела дня такое расхвостилось диво.
Старец Петр
И не по небу расхвостилась — по земле,
Блажен, кто в дуб али в березу обернулся!
Се сам антихрист на запечном помеле,
Его хохочущее вылезло безумство.
И никуда не скроешься, и никуда
От вельзевуловой не спрячешься печати,
На что пронырливая прыткая вода,
И та в смиреннейшей безмолвствует печали.
Аввакум
Не то глаголешь! Не смирюсь! И не смирится
Вода,
она из тихих выйдет берегов.
Ты сам глаголил: даже в падшей персти листьев
Кипит не падшая, бунтующая кровь.
Кричит она, живая кровушка кричит:
Да как это? Да что это, какой-то инок,
Какой-то черемис прибрал к рукам ключи,
Дабы пречистую поганить бы невинность!
Покаюсь, повинюсь: я тоже приложил,
Аз, грешник, сам к блевотине приляпал руку,
А нынче под замшелой кровлею сушил —
Воочью вижу — сатанинскую поруху.
Не я один, всяк видит, всяк воочью зрит,
Какое чудище на белый свет явилось,
В каком она дерьме, в какой она грязи
Утопла, дивная пречистая невинность.
Благочестивая утопла Русь.
Прольюсь
Потоком очистительным, паду на землю,
Живой водой невинную омою Русь,
Ее, омытую, всей кровью восприемлю.
И яко таинство, молитву сотворю
На утешение людской вопящей скорби,
Войду в палату превысокую свою
К своей возвышенно пирующей Прасковье.
Котыгу старую повешу я на гвоздь,
На чистый пол поставлю ноженьку босую.
Старица Анисья
А Марковну-то, Марковну куда?
Аввакум
Под хвост,
Антихристу под хвост
возьму ее да суну.
Старец Петр
Копыта вельзевуловы стучат.
Аввакум
Должно,
Услышан благовест вздыхающего сена.
(Выходит на улицу.)
Томленье скощенной травы, оно дошло,
Коснулось зелено прозябшего посева.
Взошедшей озими коснулось. И тогда
Железом кованные стукнули копыта,
В глубоком озере притихшая вода
Какой-то стала неприветливой, сердитой.
Стемнела ликом. И час от часу больней,
До дна до самого заметней студенеет,
Й стаи диких белокрылых лебедей
Умчались в пасмурно затученную невидь.
Глубокая обезголосела вода
И обескрылела,
зело отяжелела,
Зато, натягивая туже повода,
Всполошно бьющая копытами беда,
Она, бриластая, несется ошалело.
Не убоюсь. Не устрашусь. Сам восприму
Самим спасителем завещанные муки…
Спрыгнув с резко остановившейся колесницы, служивые люди набрасываются на смирно стоящего Аввакума, начинают ломать, закручивать за спину ни в чем не повинные руки.
