Я всегда гордился и до сих пор горжусь своей профессией. Работал и подручным сталевара, и сталеваром, и мастером, и так далее, до директора завода. Мой цех — цех жаропрочных сталей, ЭСПЦ-3. Сталь, которую мы плавили, шла на ядерные реакторы, на лопасти турбин, на подводные лодки. Материалы редчайшие. И очень дорогие. Словом, мне нравилась моя работа.
Но, правду говоря, с железом в Челябинске мы переборщили. Нарушили два баланса — баланс энергии и баланс веществ. Много потерь. Челябинский металлургический комбинат — крупнейший завод спецсталей, и их мы выпускали слишком много. Совсем недавно еще намеревались построить три очереди нового ЭСПЦ-6, который должен был завалить страну нержавейкой. Я тогда спорил: зачем три очереди, хватит одной. Только теперь стало ясно, что, действительно, одной обойдемся.
Металлургия на Урале в традиции. Археолог Зданович открыл в Аркаиме первых наших предшественников. Оказывается, уже тогда умели плавить медь, причем очень экономно и рационально. Традиция тянется через века и, наверное, продолжится после нас. Но это будет уже другая металлургия.
На ЧМК остановлен первый мартеновский цех. Будут сокращаться и другие производства. Таково веление времени.
Челябинск — город сильный. И богатый. Он богат даже своими отвалами. О таких отвалах кое-кто в мире откровенно мечтает. Плохо только, что мы сами этого не ценим. Что такое градирня? Это сооружение, которое выбрасывает энергию в небо. Не надо доказывать такую нелепость. А сколько градирен в Челябинске?
Я не зря говорю о балансе энергии и балансе веществ. Когда моя семья в 1953 году переехала на ЧМЗ, там, у сада «Дружба», у прудов-отстойников, утки водились. Теперь там шлаковые отвалы. Да, отвал — богатство, но в Челябинске такого богатства так много, что людям жить негде. Отвалы наступают на город. Такой парадокс.
Каково будущее Челябинска? Я приверженец такого закона: сначала — окружающая среда, а потом экономика. В Германии, например, как я убедился, этот закон признан всеми, а у нас нет.
Я работаю в проектном институте, который проектирует металлургические заводы. Но я предпочитаю говорить: «Гипромез» — институт, проектирующий окружающую среду. И получается: какую экологию мы «начертим», в такой и будем жить. Мы и наши дети. Так оборачивается дело. Сначала — человек, потом — все остальное.
Что будет? Выгоним металлургию из города? Нет, я думаю, не выгоним. Возьмем ЧЭМК, оказавшийся в центре города, занимающий берега Миасса, на которых бы людям жить. Что с ним делать? Перенести? Не обязательно.
В Дюссельдорфе из окна офиса я видел городскую панораму: жилые дома, а среди них какое-то здание, глухо укрытое профнастилом. Только по выпуску пара над ним я догадался, что это домна. Значит, дома и домны могут быть соседями. Они совместимы. А мы тщетно пытаемся отгородить заводы от жилых районов санитарными зонами.
ЧЭМК останется. Но, я думаю, преобразится. Он станет более компактным, внешне более привлекательным, а главное, более чистым. Таким чистым, чтобы рядом с ним можно было жить, не опасаясь за свое здоровье.
Я думаю, в Челябинске со временем будет меньше металлургов. При мне на комбинате работало 42 тысячи человек, теперь на нем, видимо, осталось тысяч тридцать. Новые технологии потребуют меньше рук. Не у печей, а в сфере услуг должны работать челябинцы в большинстве своем. Так будет лучше всем.
Изменится и сам город. Что видишь, когда въезжаешь в город? Сначала идут «собачьи будки» садовых домиков, потом серые массивы гаражей, потом городские территории. А где тут жить?
Я думаю, в будущем Челябинск припадет к земле. Хорошо бы сады перекроить так, чтобы в них построить дома, коттеджи. Если люди переселятся в усадебные дома, гаражные кооперативы окажутся лишними, освободятся ценнейшие городские территории. Человек должен жить просторнее и на земле, а не на пятом этаже. Пусть города расплывутся, сомкнутся, как в Германии, зато горожане обретут естественные условия жизни. Сказано было хорошо: ВСЕ — для человека. Надо бы исполнить.
Михаил Фонотов
Из этюдов о городе
(Фрагмент очерка «Миасс городской»)
В 1960 году в газете «Челябинский рабочий» было опубликовано стихотворение «Река Миасс», которое заканчивалось таким четверостишием:
Мы берега твои раздвинем,
Упрочим каменной стеной
И небо с солнцем и луной
В разлив прозрачный опрокинем!
Чуть раньше газета напечатала интервью с главным архитектором города И. Е. Чернядьевым «Завтра реки Миасс». Главный архитектор сообщал, что «из огромной водной кладовой (из будущего Шершневского водохранилища) Челябинск будет получать столько воды, сколько ему требуется». И далее: «С вводом первой очереди водохранилища уровень воды в Миассе значительно поднимется. Река станет не только полноводнее, но и шире. Ширина Миасса увеличится в среднем в два с половиной раза. Если сейчас средняя ширина русла 60 метров, то после реконструкции она будет около 150 метров. А в районе кинотеатра «Родина» образуется бассейн шириной 300 метров. Здесь в настоящее время ведутся большие работы. Берега одеваются в камень».
Рассказ архитектора был иллюстрирован рисунком, на котором изображен вид на Миасс в том, кажется, месте, где ныне Дворец спорта электрометаллургов: река, действительно, широка, ее берега, действительно, под линеечку в бетоне, посреди плывет корабль.
С той еще эпохи, когда мы сами называли себя преобразователями природы, осталась в нас уверенность в том, что чем глубже мы вмешаемся в речную жизнь, тем лучше и ей, и нам. И, значит, нельзя реке течь самой по себе, нам надо взять на себя ее заботы, всю ее «автоматику» и приспособить к нашим нуждам и удобствам.
Однако в последние годы поняли: лучше оставить реку, насколько это возможно, в ее естественном состоянии, не вмешиваться в ее дела, с которыми она без нас успешно справлялась тысячи лет. Река (как и все в природе) не так примитивна, как до недавних пор считалось, это — сложнейший механизм, вмешательство в который всякий раз — невпопад. Невмешательство разумнее во всех смыслах, в том числе и в эстетическом. Бетонным берегам, еще недавно казавшимся нам красивыми, теперь мы предпочли бы нетронутый берег с травой и камышом. Да, мы изменились в своих предпочтениях. Отнюдь не отказываясь от благ цивилизации, от комфорта, мы хотели бы более сложного, а именно — более тесного и тонкого переплетения рукотворного и натурального.
Между тремя мостами в центре города река Миасс у всех на глазах мелеет и зарастает. Теперь мы видим, что тот самый бассейн у кинотеатра «Родина», которым архитектор Чернядьев гордился тридцать лет назад, — ошибка, видимо, придется прорыть канал или проложить второй мост в насыпи по улице Кирова. Течение, возможно, размоет отложение ила у левого берега. Ил тут, кстати, лежит на скале.
Строго говоря, плотина ЧГРЭС — последняя плотина на Миассе в пределах области. И граница, рубеж на реке: ниже плотины река оставлена без охраны и без защиты. До этой плотины из Миасса пьют люди, поля и заводы, после нее — сливают грязные стоки.
Длинный забор по высокому берегу, чуть ниже — тропа, а еще ниже — заболоченные заросли. Щавель в рост, лопухи, иван-чай выше роста, конопля, донник, пустырник. А ниже — камыш, кусты, ивы — непроходимые заросли, джунгли. Там, под буйной растительностью, мокрый дол, трясина, лягушки пробуют свои скрипучие связки, птицы наслаждаются полным уединением. В очередной раз удивляюсь, что в огромном городе могут сохраниться такие дикие кущи.
Тропа выводит наверх, и справа сразу открываются седые отвалы ЧЭМК. У дороги — отстойник, заросший камышом и тиной. Тут купаются и даже ловят рыбу.
Неряха из нерях — лакокрасочный завод. Без всяких церемоний, скорее с вызовом, чем опасливо, завод вываливает свои отходы вдоль берегов Миасса.
А чуть дальше от берега — отстойники, отвалы и свалки, свалки, свалки… Ужасная картина, что называется, вали, хуже не будет. Впечатление разнузданности, безысходности, какой-то мусорной вакханалии.
Что нас ждет? Что делаем мы сами с собой? Или в самом деле что-то сдвинулось в нашем сознании? Не сходим ли мы с ума?
И тут подошел Марат.
— Я приглашаю вас к нам, — сказал он. — Недалеко. На свалку.
— На свалку? Зачем?
— Сфотографировать.
На месте этой свалки поднимется лес. И мы хотим сравнить что есть и что будет. Отец Марата просил сфотографировать свалку.
Марат молод, смугл. До пояса гол и почти черен от загара. На нем лишь вылинявшие варенки. Он разговорчив и общителен.
— Поехали, — настаивает он, — вот мой самосвал.
На окраине Першино, под тенью берез, — будка, штабеля каких-то материалов, ограда, собака. Оказывается, это усадьба кооператива «Животновод». Кооператив семейный — отец и сыновья. Марат знакомит нас с отцом — Кавыем Ганеевичем Халиковым. Самое первое впечатление: Кавый Ганеевич — человек приветливый. Если же подробнее — густые брови, борода лопатой с проседью, зеленая кепка, клетчатая рубаха, синее трико, тапочки — и весь портрет.
