Тихонько я вам расскажу по секрету:
В неё мой товарищ давненько влюблён.
Ему так хотелось отдать ей букетик,
Вынашивал планы он эти давно,
Добавив небрежно: Возьми вот билетик,
На вечер тебя приглашаю в кино.
Наивный. Когда она, пышным нарядом,
Затмила всех рядом стоявших девчат,
Зардевшись румянцем, с потупленным взглядом…
Дыханье забило у многих ребят.
Вчера незаметна, сегодня – принцесса,
Девчонкам так свойственен самообман…
В билете твоём нет у ней интереса,
Её пригласили уже в ресторан…
Златые запасы природы несметны,
Но стоит ли празднества осени ждать?
Любите девчонок, пока неприметны,
Чтоб после себе локотки не кусать.
Уже светло. Погасли фонари.
Машины гулко шинами шуршат.
Чуть обозначив золото зари,
Жизнь так необычайно хороша!
Как весело, пешочком, поутру
По дремлющему городу пройтись,
Вбирая тихих улиц немоту,
И мягкий свет ещё открытых трисс.
Смотреть на краски солнечной игры,
По облакам подсвеченным чуть-чуть,
И телом, одуревшим от жары,
Прохладу утра раннего вдохнуть.
И что вам рассказать про этот мир?!
Конечно же, он разный, спору нет,
Но смысл, скажите мне, рыдать над ним,
Когда давно известен нам сюжет.
Живите, ощущая Жизни вкус,
Всех красок, наступающего дня…
А я ещё по городу пройдусь,
Пусть даже не заметит он меня.
С Начала на Земле о Смерти и не знали.
Все в добром здравии и мире проживали,
И не питались даже может быть,
Ведь слову съесть – синонимом – убить.
Так, не горюя, все безбедно жили,
Но вскоре Землю перенаселили.
И вот Решил Всевышний всех Созвать,
И, Ограничив Жизнь, года Раздать.
Позвал Осла, и Объявил ему Он так:
– Ты, безусловно, умник и чудак,
Улучшить всё, и всем помочь стремишься,
Со Мною даже спорить не боишься.
Тебя Я людям в услуженье Отдаю,
И в 40 лет Определяю Жизнь твою.
Но люди всех умней себя считают сами,
А всех других людей – тупицами, ослами,
Которые не смыслят ничего,
А спорят от упрямства своего.
Им дар твой не дано, увы, принять,
Лишь будут тебя бить да погонять.
Осёл взмолился: «Коли так трудна дорога,
Помилуй, Господи, зачем же мне так много?»
Всевышний, Рассудив, Скостил ему года:
– Что ж, будь по-твоему, лишь 30 лет тогда.
Потом Коня с Волом Велел к Себе доставить:
– Над вами тоже будут люди править,
Всю жизнь вы будете то сеять, то пахать,
Возить людей, и грузы доставлять…
Вас будут бить, к работе принуждая…
– О, Господи! Зачем нам жизнь такая?!
Жизнь каждый покороче попросил.
Господь Подумал, и года Скостил.
Потом Собаку Он Призвал пред Очи.
– Для человека ты стараться станешь очень,
Ему вернее верного служить,
Но не всегда тебе в добре придётся жить.
Одни тебя в игрушку превратят,
И будут стричь, рядить в людской наряд…
Другие станут голодом морить,
Чуть не по-ихнему – ругать, нещадно бить…
А постареешь, выбросят скитаться,
Да по чужим помойкам побираться…
И жить ты будешь до полсотни лет…
– О, Господи! Помилуй! – пёс в ответ.
– Что ж мне так долго мучиться На Свете?!
– Ну ладно, – Бог Сказал, – Скощу года и эти.
Затем Он Обезьяну Пригласил,
И ей Своё Решенье Огласил:
Вы с человеком удивительно похожи,
Но он решит, что ты лишь строишь рожи,
За ним ты станешь повторять движенья,
Но это вызовет лишь смех и удивленья,
Чем больше будешь походить пытаться,
Тем более он станет насмехаться…
И длиться будет это всё сто лет!
Вскричала бедная: «О! Господи! О нет!
Зачем мне столько лет непониманья…».
– Что ж. – Бог в ответ, – Учту твои желанья!
И Человека Пригласил Он под конец:
– Ты будешь на Земле всему венец,
Тебе цветы все, и тебе все травы,
Моря и горы, реки и дубравы,
Тебе все краски бытия, все птичьи пенья,
И все животные тебе для услуженья…
Так двадцать лет тебе прожить пристало!
И возмутился Человек: «А что ж так мало?».
Господь, Усмешку Затаив, Сказал: «Ну что ж,
Коль этот срок тебе так не хорош,
Здесь у меня излишки оказались,
Бери года всех тех, кто отказались!»
Так Человек всю Жизнь и проживает
Он двадцать лет и горюшка не знает,
Всё для него, И всё ему в угоду…
Но невозможно обмануть природу.
Вступает он в ослиные года.
Мерещится ему, везде есть в нём нужда:
Вот он исправит всё, и станут его славить…
Он всех умней…. Но не пускают править.
Родители, и те, ему своё твердят,
И слушаться его, «хоть тресни», не хотят.
Потом он обзаводится семьёй,
И быт его уже совсем другой.
Заходят лошадиные года,
Теперь не в нём, а у него нужда.
Чтоб дом, и быт, и жизнь свою упрочить,
Он трудится уже и дни и ночи,
Лишь иногда, от красоты игривой,
Ещё пушистой взмахивая гривой.
Но наступает ряд воловьих лет,
И хвост облез, и гривы уже нет,
Ухода требуют квартира, дети, внуки,
И на работе «не помрёшь от скуки»,
На пенсию спровадить норовят,
А денег не хватает всем подряд.
Но сколько не держись, не удержаться,
Что остаётся? – Гавкать да кусаться.
Собачьих лет уже черёд настал,
Он выжат как лимон, и от всего устал,
Но внуки как ослы, и надо огрызаться,
Чтоб по чужим помойкам не скитаться.
Все видят в нём одни только изъяны,
Вот и настал он – возраст обезьяны.
Освоил интернет, смеются дети:
«Гляди, и старичьё полезло в сети».
Влюбился, снова всюду смех пошёл:
«На старости совсем с ума сошёл».
Любые его действия, желанья,
Встречают лишь стену непониманья.
И, как и все, уже он просит Бога:
«О! Господи! Зачем Ты Дал столь много»,
Но только Хочет Бог ему года Скостить,
Как снова начинает он просить:
«Дозволь, чтоб правнуков хотя б увидеть смог».
В Растерянности от него Сам Бог.
Так Человек живёт, за всех существ Планеты
Вбирая в Жизнь свою от Жизней Вех приметы.
Он мнил себя потомком Дон Жуана,
Не пропуская юбки ни одной,
Твердил жене: «Да я ж мужик! И странно,
Когда б с работы я спешил домой.
Ты – баба, значит дом – твоя забота.
И что ж, что ты работаешь как я?!
Лишь для мужчины главное – работа,
Для женщины – работа и семья!».
Его и увещали, и лечили,
Но месяц-два и он опять гулять,
А сколько раз мужья поколотили,
Уже и сам не мог он сосчитать.
Возможно, так бы всё и продолжалось,
Когда б на даче, в солнечный денёк,
Ему соседка вдруг не повстречалась,
И он бы не закинул свой крючок:
«Всегда один я. Никому не нужен.
Никто меня не любит и не ждёт.
Всем наплевать – здоров я, иль простужен.
Так жизнь моя сиротская пройдёт».
Соседка улыбнулась: «В самом деле?
Другие разговоры меж людьми…
К тому ж, неоднократно на неделе
Вы были здесь с супругой и детьми».
– Не верьте слухам, люди очень злые,
Я в Вас влюбился, только увидав,
С супругой мы давным-давно чужие,
А краше Вас я в жизни не встречал.
Пойдём со мной звенящими лугами,
Где словно дни весенние легки,
Шуршат, пестрея ярко, под ногами,
Ромашки, мальвы, маки, васильки.
Да что ж через забор нам пререкаться?!
Вокруг всегда недобрых много глаз,
Придумают, потом не отстираться…
Я лучше в гости к Вам зайду сейчас».
– Оставили бы Вы свою затею,
Мне Ваш подход давным-давно знаком,
Я за себя ведь постоять сумею,
Глядь, как бы не раскаялись потом.
– Пожалуетесь мужу, иль супруге?!
– язвительно он произнёс в ответ. -
– Так знайте, что на сотни вёрст в округе,
Нет женщины, чтоб мне сказала: «Нет!»!
И Вашему недолго таять сердцу.
Сейчас пойду, оденусь, а пока
Вы отворите потихоньку дверцу,
И приготовьте крынку молока.
Она в ответ тихонечко вздохнула,
Сказала: «Что ж, решение за Вами»,
В глаза его спокойно заглянула,
И он поплыл за этими глазами.
Туман клубился клочьями по лесу,
Вокруг завалы через буераки,
Сквозь мглы непроницаемой завесу,
В нём возникали образы и знаки.
Всех дней прошедших марево поплыло,
Все те, кого обманывал смеясь…
И сердце как набат замолотило,
Словно уже теряя с жизнью связь.
