Я был рядом с сердцем твоим, но отдалился
И страхом убил красоту и самоанализом - страх.
Я утратил страсть: а зачем хранить,
Если хранимое изменяет себе?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание:
Так как я приближусь к тебе с их помощью?
Они прибегают к тысяче мелких уловок,
Чтобы продлить охладелый бред свой,
Они будоражат остывшее чувство
Пряностями, умножают многообразие
В пустыне зеркал. Разве паук перестанет
Плести паутину? Может ли долгоносик
Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел,
Фреска -
Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей
Большой Медведицы. Чайка летит против ветра
В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,
Белые перья со снегом. Мексиканский залив зовет;
Я старик, которого гонят пассаты
В сонный угол.
Жители дома,
Мысли сухого мозга во время засухи.
Перевод А. Сергеева
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости, они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда.
Вот, я старик, в засушливый месяц слушаю,
Как мальчик мне вслух читает, и дождя ожидаю.
Не осаждал я пылавших ворот,
На приступ не шел под горячим дождем,
По колено в соленом болоте, истерзанный мухами,
Я, вздымая меч, не сражался.
Пришел в упадок мой дом,
А на подоконнике скрючился домовладелец-еврей,
Что родился в таверне Антверпена,
Был в Брюсселе избит, а в Лондоне облысел
и залатал прорехи.
Кашель козы по ночам доносится с луга;
Мох, груды железа, бурьян, лебеда, камни вокруг.
Женщина, что стряпает мне и чай подает,
Прочищая гугнивую раковину, ввечеру хлюпает
носом.
Таков я, старик,
Застоявшийся разум в продуваемых ветром
пространствах.
Знаменье мы принимаем за чудо. "Яви знаменье
нам!"
Слово, сокрытое словом, бессильным вымолвить
слово,
Окутано мраком. В юное время года
Явился Христос-тигр.
Иудино древо, кизил и каштан расцвели в мае
греховном:
Все поделят, выпьют, пожрут
Под шепоток - мистер Сильверо
Ласковорукий, тот, что в Лиможе
Всю ночь напролет по соседней комнате топал;
Хакагава, даривший поклоны среди картин Тициана;
Мадам де Торнквист, что в темной комнате
Двигала свечи; фройляйн фон Кульп,
Что вдруг обернулась, стоя в дверях. Челноки
в пустоте
Ветер без нитей ткут. Не являются призраки мне,
Старику, в сквозняком продуваемом доме
Под холмом на ветру.
После знанья такого, какое прощенье? Подумай:
У истории много коварных путей, запутанных троп
И безвыходных выходов, шепотком честолюбья
она введет в заблужденье
И уловит тщеславьем. Подумай:
Она отдает лишь когда рассредоточено наше
вниманье,
А то, что дарует, она отдает в таком беспорядке
искусном.
Что даяния эти лишь разжигают сильней
вожделенье.
Так поздно дарует,
Что в это не верится даже, а если вера осталась,
То в памяти только, в угасших страстях.
Дарует так рано
В бессильные руки тех, кому в обузу эти дары,
Только боязно им отказаться. Подумай:
Ни храбрость, ни страх не спасают нас. Героизм
Порождает пороки, каких доселе не знали.
А к добродетели нас
Вынуждают наши чудовищные преступленья.
Эти слезы упали с дерева гнева.
В новый год вторгается тигр. Нас пожирает он.
Подумай же:
Выхода мы не нашли, а я
Коченею в наемном доме. Подумай же, наконец:
Я не без умысла выставляю себя напоказ
И вовсе не по наущенью
Увальней-бесов.
Я хотел обо всем тебе честно поведать,
Я почти вошел в твое сердце, но был отброшен
назад,
И красота растворилась в страхе, а страх -
в истязаниях самокопанья.
Я утратил и страсть: беречь для чего
То, что должно растлиться в неверности?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание -
Как же теперь мне помогут они почувствовать
близость твою?
Чтоб оттянуть наступленье беспамятства,
К тысяче мелких уловок тщатся прибегнуть они:
Когда чувство застыло, будоражат нутро
Приправами острыми, умножают разнообразие
жизни
В пустыне зеркал. Неужто паук
Тенета плести перестанет, а жук-долгоносик
Зерно поедать? Де Байаш, миссис Кэммел и
Фреска -
Разъятые атомы, что уносятся вихрем из
круговращенья
Дрожащей Медведицы. С ветром борется чайка
В ущельях Бель-Иля, к мысу Горн поспешая -
Белые крылья на белом снегу. Гольфстрим
призывает,
Старика увлекают Ветр_а_
В уголок забвенья и сна.
Обитатели дома -
Думы иссохшего разума в засуху.
Перевод Я. Пробштейна
БУРБАНК С "БЕДЕКЕРОМ", БЛЯЙШТЕЙН С СИГАРОЙ
Тру-ля-ля-лядь - ничто из божественного не постоянно, дальнейшее -
горенье, гондола причалила, старый дворец оказался тут как тут, как
прелестны его серые и розовые мраморы - сатиры и монахи, и такие же
волосатые! - и вот княгиня прошла под аркой и очутилась в небольшом парке,
где Ниоба одарила ее шкатулкой, в которой та и исчезла.
Бурбанк чрез мостик перешед
Нашел дешевую гостиницу;
Там обитает Дева Роскошь,
Она дает, но не достанется.
Транслируют колокола
Глухую музыку подводную,
Бурбанк отнюдь не Геркулес,
Имея ту же подноготную.
Промчав под Древом Мировым
Зарю оставила истрийскую
Квадрига... Рухнул ветхий барк -
И воды раскраснелись тряскою.
Но Бляйштейн - тут он, да не так -
На четвереньках, обезьяной,
Аж из Чикаго он приполз -
Еврей-купец венецианный.
Бесцеремонно-тусклый глаз
Проклюнулся в первичной слизи:
Как перспектива хороша
У Каналетто! Но обгрызли
Свечу веков. Вот вид с моста
Риальто: крысы под опорой.
Еврей - под человечеством.
Но при деньгах на гондольера.
А Дева Роскошь приглядев
Сверхлукративную шаланду
И в перстни заковав персты
Сдается сэру Фердинанду
Шапиро. Кто с крылатым львом
Войдет в блохастые детали?
Бурбанк обдумывает мир
В развалинах и семь скрижалей.
Перевод В. Топорова
И пусть деревья вкруг меня
Иссохнут, облетят, пусть буря
Терзает скалы, а за мною
Пустыня будет. Тките так, девицы![5]
Изобрази Кикладский берег,
Извилист, крут, необитаем,
Живописуй прибой, на скалы
Несущийся со злобным лаем,
Изобрази Эола в тучах,
Стихий ему подвластных ярость,
Всклокоченную Ариадну
И напряженный лживый парус.
Рассвет колышет ноги, руки
(О Полифем и Навсикая!),
Орангутаньим жестом затхлость
Вокруг постели распуская.
Вот расщепляются глазами
Ресничек грядочки сухие,
Вот О с зубами обнажилось
И ноги, как ножи складные,
В коленках дернулись и стали
Прямыми от бедра до пятки,
Вцепились в наволочку руки,
И затряслась кровать в припадке.
К бритью прямоходящий Суини
Восстал, широкозад и розов,
Он знает женские капризы
И лишних не задаст вопросов.
(История, по Эмерсону, -
Продленье тени человека.
Не знал философ, что от Суини
Не тень упала, а калека.)
Он ждет, пока утихнут крики,
И бритву пробует о ляжку.
Эпилептичка на кровати
Колотится и дышит тяжко.
Толпятся в коридоре дамы,
Они чувствительно задеты
И неуместной истерией
И нарушеньем этикета;
Еще бы, все поймут превратно.
У миссис Тернер убежденье,
Что всякий шум и беспорядок
Порочит имя заведенья.
Но Дорис, только что из ванной,
Пройдя по вспугнутой передней,
Приносит нюхательной соли
И неразбавленного бренди.
Перевод А. Сергеева
Пипи воссела у стола
Благовоспитанной девицей,
Фотографический альбом,
Заложенный вязальной спицей.
Двоюродные бабки, дед -
Дагерротипы и так далее;
Игриво-танцевальный лад:
Пора мадмуазель за талию.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Не надо славы мне в раю -
