Наталья Загвоздина - Дневник

Из Италии выйти в апрель
среднерусских пространств,
где ещё с грязнотцой акварель
по обочинам трасс.

Радость, здравствуй-прощай!
Задрожит солнце с солью в глазах.
Ты – её укрощать…
Глубоко остаётся глава
с древним кроем плаща.

Из России заглядывать в синь
итальянских глубин
и просить у Всевышнего сил —
до скончанья любить.

Благая весть – не каждой, но всему
народу. Назарету не укрыться.
Стоящий на горе, вмещающий семью,
вместился в вечность. Дева у корытца,
Иосиф плотник. Не найти корысти,
ни радуги… Спокоен Гавриил,
Она покорна Гласу.
Говорил
Другой, а Та была согласна.

Благая весть – не каждой, но тебе.
Ушедшему и будущему. С нею
Архангел появляется теперь,
как прежде. Под неё, под праздник, снегом
ещё покрыта Родина твоя,
где чаемое ангелы творят.

Споткнусь и встану, выстою, споткнусь…
Спаситель на жребяти входит в Город
с осанной… Чтобы вечером – под кнут…
Кровь – радость, перемешанная с горем,
текущие по жизни… Потому
споткнусь и встану… Но – не потону.

Спаситель входит. Где слабеет плоть,
Дух дышит непрерывно…
Потому —
споткнусь и встану, но не потону.

…Среда, Четверг и – Пятница. Покой.
Успение. По кругу Плащаница
в руках пронесена. Предательств и погонь
возгласы замолчали площадные —
толпа овец теснится к тишине…
Не ведает, что смерти больше нет.

Мировой бесприют у Горы,
даже яблочку негде упасть.
Кто возьмётся кого укорить?
У Горы мировая напасть

подвигается. Помнится шум,
точно в Горнице… Сонм языков
с этой ночи под сердцем ношу.
Этой ночью хожу высоко.

У Голгофы, худая овца,
прижимаюсь к подстилке худой.
На глазах Плащаница Отца
возлежит – мировая Юдоль.

На рассвете кончается ночь.
Всё в движении. Близится свет.
Восстаём. Чаща рук. Чуя ног
отреченье, под пламенем – все!

…Ещё занозу вынуть и залить
зелёнкой ранку, если нету – йодом.
А если нету – лекаря зови!
А если не поможет ни на йоту —

терпи своё. Зализывай в углу
неправедно полученные раны:
ты слеп, соперник верный глух,
и, кажется, сходиться было рано?!

О, поединок с тенью, не на равных…

Музыка правит ветром и водой
стремится завладеть.
Венеция, Вивальди и Ватто —
что кистью по воде…

А там любовь, сраженье, карнавал
и время – там и тут…
Меж будущим и прошлым жернова
с наличностью… Идут

секунды, перетёртые в песок
(просыпался – прошло).
Блажен, кто и послушен, и пасом,
и ведает про что.

Красно яичко к празднику. Возглас
«Воскресе!». Понеслось! Пылают свечи.
Под куполом вселенная зажглась.
Душа горит вместить пасхальный вечер.

Полночная заутреня. Христос
Воскресе! Отодвинут камень Гроба.

Где праотцы выходят из утробы,
Бессмертное вмещается не робко
и смертному указывает – «Стой!»

Пересечь не красно землю,
а просеять по комочку.
Припадать напрасно к зелью —
пить водицу, пока можешь.

О, наездник ненасытный!
Истоптал копытом пашню.
Необузданною снытью
заросла на поле память.

Поиссохли вод истоки,
замурованы колодцы…

Только жажда да колоды
не сносимые – итогом.

«Завоёвывая» – платишь.
Не измерены потери.
Не слезою чистой плачешь,
а окрашенной по теме.

Оглянуться нету мочи —
высота за высотою
там сданы. Движенье, морща
наши лбы, зависнув, тонет…

Гладь лица сминая, время
утекло. На дне, что было.
Залегли добро и бремя.
Из того – что есть добыто.

Миновал последний праздник,
зачехлён багаж оркестра.
За окошком птичка дразнит,
распускается окрестность…

Даже голоса попытка
сердцу ветхому не в помощь,
что гуляет не по пыльной
стороне, сторон не помня.

Волки сыты, овцы целы
лишь в Раю, откуда изгнан
ветхий праотец. И цены
не меняются. Таинствен
жизни ход. Они всё те же —
правда, ложь, забвенье, верность.

Кто-то сытостью утешен.
Охраняем кто-то сверху.

Попробовать русской весны,
на древнем наречье отведав
пред этим… Качая весы,
но не прибавляя к ответу —

откуда мы вышли, куда
идём, где конец и начало?
Оплакивать и ликовать…
Стареть, до упора, ночами.

Мёрзнут пальцы. Свирепствует май,
захватив в одиночку цветенье.
Уйма света и зелени тьма,
от смешения зыбкие тени.

Мёрзнут руки. Приметы в ходу —
что за чем и когда холодает…
На застывшие пальцы подуй,
подыши и, быть может, оттает…

Между нами не сложишь примет —
что когда… Но душа это знает.
Май в расцвете, и нам не пример…
Я замёрзла, где самая злая.

Промолчи, посмотри, Боже мой,
высоко воротник поднимая,
на последней дороге немало
поворотов невидимых… Мост —
только хрупкого дерева сруб…
Бог с тобою! Ступай одиноко.
Чтобы птицы взлетали из рук
и душа не просила иного.

Обернись, посмотри – это ты.
То в венце, то с верёвкой у шеи…
Не сотрёшь этой книги до дыр —
не смутишься надсадным внушеньем
«золотого»… Бесчинствует люд.
Человек на земле как на небе —
перед Господом, грешен и люб,
не меняя, пожизненно, невод.

Завтра чёрное платье сниму
иль добавлю булавку к нему.
На конце её жемчуг с горох.
И соловушка – не за горой.

Обойду певчий куст не дыша.
Так поёт разве в мае душа.
Уберу и булавку в платок,
чтоб уже не кололо потом.

Улетит соловей за моря.
Буду слушать опять звонаря.
Не один позабытый мотив
в перезвоне сумею найти.

Завтра чёрное платье сниму.
Помолюсь – так и кожу сменю.

Что в начале – тем и живы.
Остальное – пыль и пепел.
Без того и «правды» лживы.
Прокричал три раза петел.

Плачет Пётр. Слезу роняем
мы. У нас всё то, что ране…
Лишь меняемся ролями,
на ходу, скорбя и раня…

Только названное слово
хорошо. Не тянет ноша
наша крестная. Заслоном
Слово, что познать не можем.

Проглядела глаза – не увидела почки разрыв,
то ль болезненный, то ли блаженный…

…И растёт, и себя умножает в разы —
обойтись не удастся сложеньем.

Зелень в мае – поди же кого удиви!
Удивляюсь началу и силе.
За минуту, за две, за мгновение жизнь удвоив,
здесь сошлись заодно май Творца и богини Исиды.

Утром новый пейзаж – новый мир, и глазам не устать.
Так вмещает не новое сердце,
что хотят произнесть и никак не находят уста…
…И бессильно усердье.

Проглядела глаза – не увидела мая, пока
жизнь качала своё, то ли доброе, то ли худое…
Водокачка моя! Что ни делала – не напоказ.
Что ни делала – не – потому, что качаться удобно.

Всё бы к маю прильнуть, напитаться его широтой,
что закрыто – раскрыть, возрасти, собирая усилье
для грядущего, для – не сезонного, где сиротой
не останусь и я, что земное – вкусила.

Проглядела глаза – не увидела самую суть.
Что глаза?! В нас на это вдохнули позорче.
Невесомое и – по сегодня – несу на весу,
то послушаюсь, то отвернусь, помирюсь и поссорюсь…

Потому в этот май не приходит на сердце восторг.
Незаметно для глаз раскрываются ветхие духи,
глубоко… И душа смотрит смутно, но чает – востро
посмотреть… Новый месяц и манит, и душит…

Проглядела глаза – не увидела.

С ним не поспоришь – май! Лицом в разливы листьев!
Уткнувшись там и тут, возгласы раздаю.
Свет не перестаёт одним потоком литься,
и сердце не вместить от вылитых количеств,
и, кажется, ещё чуток – и раздавлю

восторгом… Список поли – ботаника исправна:
никто не впереди, не сзади. Каждый – мир.
Глядит в глаза зрачком, строеньем и оправой,
и каждый поворот пожизненно оправдан,
и сердце беглеца пожизненно томит.

Что нового? – спрошу. Да будто – всё.
Кровь гуще, но полёт почти свободен.
Сместившись в направленьи горних сёл,
над дольним приподнимемся… День о день
потёрлись, не оставив места впрок…

Май подоспел, его дела заметны.
Над ними – есть, которые – заветны.
Не на пути исхоженных дорог.

Под черёмухой, где хоронюсь от вечерней печали,
где земля холодна, – не смотри, что цветенья пора,
где с тобою под грусть дорогую кубышку почали —
осторожно, мой друг! – склянкой губы себе не порань.

Перестанешь ли петь, забоишься ль черёмухи кисти…
Всё одно – на износ, лучше душу свою поберечь…
Знать оскомины вкус – не прижать этой ягоды кислой,
на разрыв языком… Я сказала. Поди, поперечь!

Под ногой холодок – не предъявлены полные счёты.
День и ночь – на ножах. В подземелье у мая зима.
Здесь, борись не борись, будет – дальше. Движения чётки.
За цветами – плоды. Наши не с кого долги взимать.

Наши души светлы. Не примерим другие наряды!
За окошком черно.
Ночь и день – далеки. Ну а время поставило рядом.
Избирая чертог,
не беги этой смены глубокой —
только солнце и тьма
в нас самих ткут из нитей клубочков
цельной жизни тома.

Говорят, что поют соловьи,
дивны майские ночи.
Краток час, не успею словить,
коль не слушают ноги…

Мы и здесь с соловьем,
вешним пеньем, цветением вешним…
Только всё ж солоно
на душе, перепутаны вешки…

Под черёмухой, где верить в сладкое толк невелик,
затянувшись душком пятилистника мелкого впрок,
сплю и вижу, что видеть и знать не велит
пробегающий день, уносящий черёмуху прочь…

Завтра кисть белоснежная станет проста,
так себе, будто прошлого не было ввек…
Даже если до новой нам ризы проспать —
будет май и печаль, и под ними уснёт человек…

Под черёмухой, где нет перины и сладкого сна,
я пишу на весу, – невесомее снега несёт
ветер белое прочь – разлетается мая казна
и любой лепесток из её закромов невесом…

Невесомее сна, если утром его не словить,
невесомее душ, что на небо летят кто куда.
Здесь проходит весна, здесь в черёмухе льют соловьи
в ухо трель… Провода в поднебесье гудят.

Наши души светлы – не наденем другие одежды.
Пусть вокруг не бело.
Обернёмся Его, просиявшим как молния, прежде,
горним светом, на лоб
принимая венец, что даёт, до ответа,
и Отец, и Судья,
заслонивший Собой от вора и от ветра,
и поставив – сюда.

Подоспела сирень. Всё бы ей любоваться, пока
и она не ушла… Там жасмин и шиповник, потом
будет липа… Как новый нектара бокал —
пить сполна, напоследок припомня о том…

Сберегу. Всё расставлю по банкам и дням.
Только червь – на столе уже новый букет…
Так живёшь – пред тобою ни камня, ни пня,
о которых – споткнуться… Но в ухо брегет

что-то каплет своё… Не душистое. Флора нема.
О, невыпитый сад! Разрастайся, но не задуши.
Время каплет вперёд. Новый кадр. Как фонарь синема,
что, сменяясь, идёт, без возмездия – не затушить.

Надо чашу испить. Надо много, вдыхая, прожить.
Надо вырастить сад и дождаться оттуда плодов…
Распустилась сирень, будто узел упругих пружин
обратился за ночь в набивной лиловатый платок…

И на всё, что пришло, он обрушился. Ливень небес.
Каждый вывернут лист, каждый жаждет испить бытия.
Не прикрыт, не одет, первозданно, без страха и без
сожаления о… О, какою должна быть и я.

Барабанную дробь, погремушки сухой перекат,
дикой конницы вихрь этот малый с собой приволок…
Май в цвету. И не видно его берега…
Он идёт. Без условностей и проволок.

…Не забыла каштан. Вишню, яблоню… Их в холода
хорошо вспоминать. Эти свечи зажжём в темноте.
Мы что птички. Зимой – голодать
не захочется… Вспомним – о тех.

Позабыла, что жгло и морозило… В дальних краях
только слава и свет просвещающий. Вместо утех —
входит радость. Слезы не ронять
хорошо здесь. Забудем – о тех…

Не оставит Пастырь Добрый
ни одной в лесу овечки.
Выбивает мелкой дробью
новый век тоску о вечном.

Мы, растерянные овцы,
тычем в поданое морды.
И уже, наевшись «опций» [2],
до скончанья века, мёртвы.

Принести живой водицы,
да омыть лица мороку,
да отправиться к порогу,
где бессрочно ждёт Водитель!

Се Любовь. Открывши глазки,
вдруг увидим мир «в алмазах».
И не спутаем те ласки
ни с одним земли соблазном.

Мне больно, милые друзья,
и за окном не Рай.
Чему был рад вчера – не раз
припомнится, дразня.

Мне больно. И на рану дуть
охотников – на раз.
Сижу напротив врат в саду,
оплакивая Рай.

Там дует ветр, течёт вода,
живущие – со слов.
Я плачу. Плакальщик Адам
здесь вылил больше слёз.

Что-то пойманное бьётся
между слов «уйти – вернуться».
Не с налёту чаша пьётся.
Нелегко судьба поётся.

Бьётся трепетное сердце,
как у дикой перепёлки,
над которой коршун серый…
Нелегко шагать на север.

А могла б, сложила песню,
по старинке о кручине…
Не созреет горе пресным.
Не бывает счастье прежним.

Песнь плести – не вить верёвку,
пригодится разве в случай…

Пережить бы ночь-воровку
а не то «не сыщешь с лупой»…

Поглядела в глаза стрекозе —
заглянула за мая окошко…
Там торжественно полно в казне,
здесь уже рассыпная окрошка

под ногами… И вкрадчив июнь…
Обогнать бы, да коротки ноги.
Впереди ионический Юг…
Вывожу уплывающий нолик.

Меняет занавес Эллада. За горой
гора. Приподниму – увижу воды.
Корабль… И голубое за кормой,
куда ни посмотри… Берёт живое
за душу утомлённую… И грек
научит, что отчаиваться грех.

Цикорий, мак, глициния и дрок
сошлись в букет на Кёркире неброско,
чья сердцевина, косточка, ядро
здесь прорастают… Вечности наброском
представ неизбалованным очам,
что ловят в небосводе по ночам
знакомую рыбёшку… Море звёзд…

Но северная Родина зовёт.

Устаёшь и от солнца. А тут
щедро Родина лоб окропит.
Здравствуй, дождик! Чело охрани
от горячего Юга натуг.

Моря синего, красной звезды
(пятилистник, вползающий в щель)
не забыть, как сумы и весны…
О, Эллады побочная дщерь!

Ты, как время, течёшь и течёшь.
Ненаглядны твои берега…
Лишь свидетель узнает, почём
в слёзном горле глухой перекат.