«Вдоль копен сложенных снопов…»
Вдоль копен сложенных снопов
Проходят тени облаков.
Проходят важно, не спеша,
А небо ясно как душа,
Когда подобно облакам
Проходят медленно и там,
Лазурный заслоняя свет,
Воспоминанья страшных лет.
Чтобы звали и рыдали,
Пели из последних сил —
Струны сделаны из стали
Или из бычачьих жил.
Крепкими должны быть струны,
Крепким должен быть и тот —
Тот, кому сквозь век чугунный
Лиру ангел подает.
«Веселый фавн томимый ожиданьем…»
Веселый фавн томимый ожиданьем
В часы безделья, музыку любя,
Наполнил флейту уст своих дыханьем,
Но вызвал вместо музыки тебя.
И ты поешь — «тоску мою развейте».
И чудно превращаются слова:
В зеленый луг, играет фавн на флейте,
Журчит ручей, колышется трава…
«Какая путаница в строчках…»
Какая путаница в строчках,
Какой невыносимый вздор:
«Кратчайший путь от точки к точке
Сквозь звездный тянется простор».
Как дик девиз аристократий,
Далеких рыцарских времен,
Для современных демократий,
Плакатов красных и знамен.
Но я бы, лично, все плакаты
И лозунги в архив свалил,
И вместо пошлости развратной,
Девиз старинный воскресил.
«Силами помериться со сталью…»
Силами помериться со сталью
Хочется моей душе бессмертной,
Полечу то прямо, то спиралью,
Заверчу, как механизмы вертят.
Нужно только плавно разбежаться,
Замахать руками и подпрыгнуть,
И на воздух медленно подняться —
И падет техническое иго.
«Вода бочонок влагою питает…»
Вода бочонок влагою питает,
Рассохнуться своей тюрьме мешает
Не потому, что течь охоты нет,
А потому, что так устроен свет.
Моя душа живет в такой беде
Подобно этой пойманной воде.
И не она одна — весь мой народ
В таком плену безвыходно живет.
«Днем и ночью лунной и безлунной…»
Днем и ночью лунной и безлунной,
Будто у рабочего стола,
Проплывают под мостом чугунным
Вечные скитальцы зеркала.
Отражают городские зданья,
Окна учреждений и квартир,
Будто учат двум существованьям
Безнадежно одинокий мир.
«Мальчики повесили цыпленка…»
Мальчики повесили цыпленка,
На костре живьем ежа сожгли,
Камнями прогнали мать-сученку
И щеночков мучить понесли.
Для животных слабых, для домашних
Нет страшнее нежных, детских рук.
Твой ребенок миру также страшен,
Как тебе — змея или паук.
С небес нахмуренных ручей
Меж зданий сыпется и плещет,
Но брызги солнечных лучей
Задели на витринах вещи.
Сквозь ливень засветлел каштан,
И в озаренье струй несметных,
В их блеске солнечный туман
Стал бледным, нежно-семицветным…
Забудь, о человек, дела,
Взгляни, еще не все пропало,
Когда так радуга светла
Средь сатанического бала!
«Как хорошо, что я с тобой…»
Как хорошо, что я с тобой
И что доволен я судьбой,
И всем доволен, как никто,
Одно лишь плохо, плохо то,
Что слишком жизнь свою люблю
И в то же время тороплю
Куда-то всё вперед, вперед.
За годом год! за годом год!
Мне чудится, что каждый день —
Высокой лестницы ступень,
И я всё выше восхожу
И потому не дорожу
Тем, что сегодня у меня
В прекрасном расписаньи дня.
Мне как-то видеть не дано,
Что лучшее прошло давно,
Что лестница к концу идет —
За годом год, за годом год…
«Сияй, сияй глубокий вечер. Запах…»
Сияй, сияй глубокий вечер. Запах
Сырой земли, сырой листвы и неба
В твоих косматых и пушистых лапах
Подобен запаху ржаного хлеба.
А то, что ты сияешь без светила,
Своими средствами, подобно тоже —
Пустой душе, где, потемнев, остыло
То, что на солнце было в ней похоже.
«Никто не пел, не говорил стихами…»
Никто не пел, не говорил стихами,
Все было в той же прозе, как всегда,
А высоко над старыми домами
Мерцала нежно первая звезда.
Темнело небо. В сумрачных просторах
Ночь заполняла мраком пустоту,
Но снег белел на крышах и заборах,
Деревья были как весной в цвету.
Синели тени веток на сугробах,
Мерцали звезды, отражаясь в них…
Здесь на земле лишь мертвому у гроба
Псаломщики еще читают стих.
Сверчок на небеса попал.
Жалея землю цверенчит:
— Прыжок я плохо рассчитал
И сам созвездием горит.
На землю льется лунный свет,
Со светом вместе дивный звон.
Выходит в сад седой поэт,
Сверчка не может видеть он.
В пустыне лунной никого,
Не слыша шелеста кругом,
Он чувствует, что у него —
Глаза завязаны платком.
Он руки вытянул вперед,
За каждым шорохом следит,
То подойдет, то отойдет,
Прислушается, постоит.
Похожа явь на страшный сон:
Все кажется ему, что тот,
Кого сейчас поймает он,
Повязку с глаз его сорвет.
О, если б знал поэт седой,
Что только маленький сверчок,
Простой сверчок, никто иной,
С его лица сорвет платок.
«Взмахнул рукой — рука сломалась…»
Взмахнул рукой — рука сломалась.
Ступил ногой — нога долой —
И голова моя сорвалась,
Но думаю я головой:
«О, бедные мои пружины,
О, бедные мои винты!»
На невеселые картины —
Хозяин смотрит с высоты.
Он к неизбежному распаду —
Ума не может приложить».
Меня обуревает радость —
Не нужно жизнью дорожить!
Я вижу новыми глазами,
Как в незапамятной дали,
За белоснежными веками —
Святая рать лежит в пыли,
Богатыри в чудесных шлемах,
Я слышу пение стрелы…
И молнии вокруг эдема,
И молнии вокруг земли!
Твоей ли жертве избежать петли,
Твоих ударов и твоих гонений?
Но слово в строчке виновато ли,
Что на него упало ударенье?
Не виновато!.. Так судьба людей
Всегда считалась только с ритмом вечным,
И тем она и выше, и светлей,
Чем кажется на вид бесчеловечней.
Титанические мечты,
Жюльверновские химеры.
Обезумевшие киты
Выбросились на берег.
Да и виновник сам
Отравы своей боится,
И, подобно китам,
В иные миры стремится.
Уже полетел пророк
Подыскивать место людям.
Явно подходит срок
Выбрасываться отсюда.
«Говорится —“побежденным горе”…»
Говорится — «побежденным горе»,
Но поется — «горе не беда».
У меня есть родина, которой
У других не будет никогда.
Только я за темными горами,
Вдалеке от родины своей
Научился говорить стихами,
И влюбленно думаю о ней,
Все, что было скверным забываю.
Так по райским пущам и садам,
Изгнанные первыми из рая,
Тосковали Ева и Адам.
«Поникшие листья обломанной ветки…»