В эмиграции его, несмотря на возвращенчество, многие продолжали считать своим, и в шестидесятые, и в семидесятые на литературных вечерах изредка читали его стихи, публиковали воспоминания о нем[81].
1. «Нам скучно на земле, как в колыбели…»
Нам скучно на земле, как в колыбели.
Мечтая о небесных поездах,
На полустанке этом мы сидели,
Как пассажиры на узлах.
Но вот — прекрасный голос Пасифика,
И, крыльями захлопав над собой,
Летим и мы в эфир с протяжным криком,
Висим меж небом и землей.
С шипеньем облачных паров все выше
Карабкаемся мы в ночную высь,
А голова кругом идет на крыше —
Не знаешь, где же вверх, где низ?
Все кружится, и мы не знаем сами —
Привыкнуть надо к высоте жилья —
Не черные ли небеса над нами,
Не голубая ли земля?
Обманщица, встречаемся мы редко —
Ты все витаешь где-то в облаках,
Поговорим же о земных делах:
Мне нужен глаз внимательный и меткий,
И трудно плыть, огромный груз приняв —
Ладья скрипит. Уж где нам за Пегасом,
А ты торопишь, тянешь за рукав
И отлетаешь незабвенным часом.
Ну хорошо, а помнишь — нежных рук
Загар? Как по Каиру мы блуждали?
На дворике музейном ворковали
Две пары горлинок, твоих подруг,
А ты шептала, разума не слыша:
— Хочу зимы… Хочу, чтобы снежок… —
Любимице я отказать не мог —
Теперь ты зябнешь под мансардной крышей.
Но под дырявым голубым плащом
Не жалуется муза на невзгоды —
Так рядовым солдатом переходы
Ты с мушкетерским делала полком.
Да и теперь: ты бредишь о войне
И с третьими ложишься петухами,
А время бы заняться нам стихами
О розах, о любви и о луне.
Склоняясь надо мною, мать, бывало,
Рассказывала сказку про лису,
Как хитрая лиса гусей таскала,
О том, как жил большой медведь в лесу.
Я помню много слез и вздохов странных,
И ночи материнские без сна.
Солдатиков румяных оловянных
Мне покупала в городе она,
И по скрипучим голубым сугробам
Меня возила в пекле меховом
Угрюмым мальчиком и большелобым
К веселым детям в гости в шумный дом.
Но скучно было мне средь оживленья,
Средь белокурых девочек чужих
Смотреть на кукольные представленья,
Пить чай из детских чашек золотых,
И, спрятавшись в углу за сундуками,
Я слушал в дальней комнате глухой,
Как небо в страшной нежности громами
Впервые трепетало надо мной,
Когда рояль прекрасный раскрывали,
И черным лакированным крылом,
Огромной ласточкою в белой зале
Он бился на паркете восковом.
Колода карт гадальных —
Как веер на столе,
Все о дорогах дальних,
О черном короле.
Но к черной розе прямо
Свинцовый шмель летит,
И пиковая дама
Сопернице грозит.
Вы в тех краях беспечных,
Где круглый год одна
Царит в эфирах вечных
Бессмертная весна,
А мы — в пределах плача,
И пальма зимних стран
От пальчиков горячих,
От вздохов и румян
Склоняется и тает
В смятении, в тепле
И снова расцветает
На комнатном стекле.
А за окном мороза
Хрустальный слышен звон,
К морозу рифма — роза
С державинских времен.
Скрипят корабли в туманах,
Вздымаются, как на весах,
И ветер, как в нотных станах, —
В мачтовых новых лесах.
А на палубах зыбких матросы
Богохульствуют до хрипоты,
Бездельники и отбросы,
Картежники и плуты.
Вот изволь эти грешные души
Атлантикой к Богу вести,
Обещать им пальмы и суши
И не перевешать в пути!
И ты помнишь — цингу в океанах, Б
унты на борту и свинец,
И гулкие, как барабаны,
Пустые бочонки. Конец.
Но на гребень прекрасного вала
Увлекает людей за собой
Бессонница адмирала
Над картою голубой
И в пути, в переходах бурливых,
Укрощая кипенье валов,
Неразумных ведет, нерадивых
Средь опасных страстей и грехов.
О, высокое званье поэта,
Твой удел — голубая страна,
И в бессонную ночь до рассвета
Одиночество и тишина,
Пока пересохшие глотки
Не захрипят с корабля
О небесной находке —
Земля! Земля!
<1927>
Щелкунчику за святочным рассказом —
Орехи золотые разбивать,
Фарфоровым же куклам синеглазым —
О платье замечательном мечтать.
Но в грохоте балетных представлений
Щелкунчик собирается в поход —
Судьба решится на полях сражений,
Где деревянная лошадка ржет.
Палят горохом пушки непрестанно,
Игрушечная кровь течет рекой,
И падает солдатик оловянный,
До гроба верный страсти роковой.
Так в голубых и призрачных пределах
Душа витает Ваша. До конца
Стоим и гибнем мы в мундирах белых,
И мышь грызет свинцовые сердца.
О, море слез! — Блаженной крупной солью
Утешен подвиг, Терпсихоры труд:
Прихрамывая, мышь бежит в подполье,
А балерине розы подают.
1. «Зима. Морозный на щеках румянец…»
Зима. Морозный на щеках румянец.
Медвежий храп в сугробах. Волчий вой.
Как путешественник и чужестранец,
В дневник записываю путевой
С пейзанами в харчевнях разговоры.
Поет на петлях дверь, клубится пар,
На окнах леденистые узоры,
И песенку заводит самовар.
А люди — великаны, бородатый
Знакомый с чернокнижием народ;
Войдут — садятся, бороды лопатой,
И чашка водки по рукам плывет.
Проезжий поп — о вере: стол дубовый
Гудит, в огне лохматом голова,
Текут из рукописных часословов
Латынью варварской его слова,
Но, хлопая ладонью по мушкетам,
Разбойники глядят, как темный лес,
И с петушиным пеньем, пред рассветом,
Седлать коней уходят под навес…
Зачем же тихим, тихим океаном
Душа разбойничья здесь назвалась,
Гостеприимным паром и туманом
С мороза в теплых горницах дымясь?
Скорей, скорей — все дальше! Зимней стужей
Мечту вздувает ветер. Снег валит.
Из снеговой стихии неуклюжей
Огромная страна ко мне летит.
2. «Ну вот — приехали, и кони — в мыле…»
Ну вот — приехали, и кони — в мыле,
Земля качается, как колыбель,
Я говорил, волнуясь, о светиле,
Что каждый день встает из их земель.
Смеялись добродушно московиты:
— Зима у нас, ослепли от лучин… —
Но видел, что гордились домовитым
Кремлем и ростом сказочным мужчин.
А солнце! — розовое спозаранок —
Рукой достать! Какая красота!
Вот почему в глазах московитянок
Волнует голубая теплота.
Как полюбил я русские рубашки,
За чаем разговоры про народ.
Под окнами трещит мороз, а чашки
Дымят, и голос мне грудной поет,
И колокольни, хором надрывая
Всю нежность бархатных колоколов, —
Как жалоба прекрасная грудная
На пышные сугробы зимних снов.
3. «А утром пушки будят странный город…»
