3. «А утром пушки будят странный город…»
А утром пушки будят странный город,
Весь розовый, в дыму и в серебре,
И вспоминают Индию соборы,
Грустят о нежной бронзовой сестре.
Там пальмовая роща снегу просит,
Морозов ледяных и теплых шуб,
Все снятся ей крещенские заносы,
Медвежий храп и дым московских труб.
Озябла стража в инее мохнатом,
Скрипят полозья, и бежит народ,
На башенных кремлевских циферблатах
Страна векам тяжелый счет ведет.
И за прилавком, щелкая на счетах,
Поверх очков блюдет свои права,
Считает миллионами пехоту
Завистливая мудрая Москва.
И я пою на путеводной лире,
Дорожные перебирая сны,
Что больше нет нигде в подлунном мире
Такой прекрасной и большой страны.
Пропели хриплым хором петухи —
Взволнованные вестники разлуки,
И мы, прервав беседу и стихи,
Седлали лошадей, грузили вьюки.
Мы тронулись. Флоренция спала —
У темных городских ворот солдатам:
«Нас задержали поздние дела,
Теперь мы возвращаемся к пенатам»…
И на горбатый мост в галоп, а там —
Оливковыми рощами, холмами.
Шумел в ушах печальный воздух драм,
И ветер путевой играл плащами.
Так мы летели мимо деревень,
В харчевнях прятались на сеновале —
Внизу сержанты пили целый день,
Хорошеньких служанок целовали,
А к вечеру — над крышей стаи птиц.
И розовело северное небо.
И, побледнев от скрипа половиц,
Трактирщик приносил вина и хлеба.
И ты заплакал, как дитя, навзрыд,
Ты вспомнил дом суконщика, ночную
Погоню вспомнил, цоканье копыт,
И родину прекрасную слепую…
Не оглядываясь на подруг,
Панику в рядах пернатых сея,
Ты взлетаешь, вырвавшись из рук.
Ты ли это, милая Психея?
Ты взлетаешь, горячо дыша.
Разве нам лугов зеленых мало?
Помнишь ли, как в полдень, не спеша,
Ты пшеничные поля пахала?
Ну куда тебе такой летать,
Ну куда такой нерасторопной
И привыкшей почивать —
Да по рытвинам четырехстопным?
Но по берегу житейских вод,
На речной песок роняя пену,
Увеличивая мерный ход,
Вылетаешь на арену.
Закусив до боли удила,
На ветру огромных расстояний,
Разгораясь до бела
В грохоте рукоплесканий,
Первою приходишь ты к столбу,
Падаешь, храпишь, бока вздымая,
Загнанная лошадь молодая
С белою отметиной на лбу.
Мы облаком соленой пыли
Дышали на заре, впотьмах,
Пролетая морские мили
На вздыбленных кораблях;
И воспаленными глазами
Из-под ладони глядели вдаль:
Где же, наконец, за морями —
Грааль! Грааль!
И ветер — огромный ворох —
Шевелил прядь волос,
А на знаменах — лилейный шорох
И пригоршни роз.
От бедной земли за туманом
Воздушный мачтовый лес
Летит, летит по океанам
На голубые холмы небес.
И вот — посреди вселенной,
Клубящейся, как дым,
Встает розовостенный
Небесный Иерусалим.
О, слышать нельзя без волненья
В лазури среди облаков
Хлопанье крыльев и пенье
Городских петухов.
Как блудный сын, как нищий,
Мы смотрим на райский град,
На ангельские жилища,
На пальмы и виноград.
Но ради небес умирая
На охапке железных пик,
Мы думаем не о рае, —
О земле наш последний крик:
Только земля, земное,
Черная, дорогая мать,
Научила любить голубое
И за небесное умирать.
О пышный гул сравнений
И шум ветрил:
Средь кораблекрушений
Поэт сравнил
И бытие земное
С ладьей не раз
В бессмертье голубое
Влачившей нас.
В потоке быстротечном
Скрипят борты,
Морским виденьем встречным
Проходишь Ты,
Стихами небо хлещет
На зыбкий стол,
Как палуба, трепещет
И ходит пол,
Взлетает желтой щепкой
Наш утлый дом,
Вскипевший воздух — крепкий
Матросский ром,
Ты не узнаешь даже,
Что в двух шагах
Мы гибли в этой саже —
В ночных валах.
С какою осторожностью огромной
Средь огорчений, сквозняков, простуд
Мы берегли в шкафах достаток скромный,
Хранили наших очагов уют.
Мы по кирпичикам вели постройку,
Умом раскидывая так и так,
Выгадывая каждую пристройку,
Окошко, лесенку или чердак.
Но сердце прозревало расставанье,
Как птица приближение весны:
Все рушится — непрочное создание —
Руками жалко всплескиваем мы.
Нам больше делать нечего в Европе,
В хозяйстве бедном подведя баланс,
Берем билет, носильщика торопим,
И запылил почтовый дилижанс.
А в синей бухте ждет кораблик хрупкий,
Три мачты стройных отклонив слегка,
Румяный капитан из белой рубки
Мечтательно глядит на облака.
И мы глядим на небо голубое —
Как держится над синевой морей
Такая масса воздуха, покоя,
Воздушных балок, дымных кирпичей?
Да, самое прекрасное в творенье —
Вот этот воздух, перекрытий лёт,
Вся эта легкость, простота, паренье,
Божественный строительный расчет.
Теперь, когда по всем дорогам рыщем,
Нам кажется убогим и кривым
Людское темноватое жилище
В сравненье с домом солнечным Твоим.
В плену у льдов стеклянных,
С десятком фонарей —
Архангельск деревянных
Бревенчатых церквей,
Полночный мир сугробов,
Мехов и тучных рыб,
Большой любви до гроба
Средь айсберговых глыб.
Летает снег над миром,
Над сказкой ледяной,
Чадит китовым жиром
Светильник городской,
И просит север строя,
Зефиров и колонн,
А небо золотое,
Как странный детский сон…
Там корабли мечтают
О голубых морях,
Там розы умирают
На снежных пустырях,
В арктических пожарах,
На ложе пуховом,
И китобои в барах,
Как воду, хлещут ром.
Ах, жарче дона Хозе
Пылает этот лед,
И к эскимосской розе
Полярный воздух льнет,
Холодную голубку
Приносит мальчик в дом,
Раскуривает трубку
Мечтатель угольком.
16. «Нам некогда подумать о здоровье…»
Нам некогда подумать о здоровье,
О воздухе, что окружает нас,
И на соломенное изголовье
Готовы мы свалиться всякий час,
Но, как волы, торжественно вздыхая,
Влечем ярмо, суровый наш урок;
Земля, то черная, то голубая,
Скользит и уплывает из-под ног.
Ну как мы землю зыбкую устроим —
Вспаши-ка рвущуюся в облака, —
А оводы кружатся липким роем,
И с хрипом раздуваются бока.
Вот, кажется, не выдержишь — крылами
Огромными свинцовыми забьешь,
Всей тушей рухнешь между бороздами
И, запрокинув голову, взревешь!
Когда взойдет на этих нивах колос —
Пшеничный шум до голубых стропил,
Припомнят жницы чей-то темный голос,
Который с небесами говорил.
