Эдуард Вениаминович Лимонов известен как прозаик, социальный философ, политик. Но начинал Лимонов как поэт. Именно так он представлял себя в самом знаменитом своём романе «Это я, Эдичка»: «Я — русский поэт».
О поэзии Лимонова оставили самые высокие отзывы такие специалисты, как Александр Жолковский и Иосиф Бродский. Поэтический голос Лимонова уникален, а вклад в историю национальной и мировой словесности ещё будет осмысливаться.
Вернувшийся к сочинению стихов в последние два десятилетия своей жизни, Лимонов оставил огромное поэтическое наследие. До сих пор даже не предпринимались попытки собрать и классифицировать его. Помимо прижизненных книг здесь собраны неподцензурные самиздатовские сборники, стихотворения из отдельных рукописей и машинописей, прочие плоды архивных разысканий, начатых ещё при жизни Лимонова и законченных только сейчас.
Более двухсот образцов малой и крупной поэтической формы будет опубликовано в составе данного собрания впервые.
Читателю предстоит уникальная возможность уже после ухода автора ознакомиться с неизвестными сочинениями безусловного классика.
Собрание сопровождено полновесными культурологическими комментариями.
Публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
собой порядок.
Сумасшедшая зимняя муха
ползает по шнуру у зеркала,
где глядит на себя Казарин студент.
Но это всё случилось, а после уже студент и идёт
Уже и дни кой-какие пролетели
В воздухе птичка клюёт
Двое столкнулись, оторопели…
Дальше пошли… замутнён уже день
каким-то количеством вечера.
Легко… спокойно…
в горы ли сбегаешь
или с гор ты возвращаешься назад
ты в этом мире
ничего не понимаешь
и говоришь, как нормы повелят.
«Разрушил я Данте, разрушил Петрарку, Боккаччо…»
Разрушил я Данте, разрушил Петрарку, Боккаччо
Сказал, что плохая теперь их игра началась
Что нужно иное, что этого мало и скучно,
что люди развились и стали как звери они.
Поставил в упрёк я и Данте, Петрарке с Боккаччо
Большую громаду и целые возы пустот
А что же иное в замены сумеет годится
Какое такое и кто это нам подберёт…
«По вечерам очерчивая плоть…»
По вечерам очерчивая плоть
К вам тень ещё прибавится глухая
А сучья тянутся, чтоб звёзды наколоть
и от земли отходит мгла сырая.
но белый камень, кажется, один
и никого к себе не прибавляет
Сидит на нём сверну́тая змея
и всю полночность слабо озирает…
«Вот русский человек, как воск…»
Вот русский человек, как воск
лицом всю улицу перечеркает
Я вижу, на витрину он взглянул
где стая сумок кожаных витает
Потом направился он впереди
заметив вывеску еды напротив
и чёрные навек звучат шаги
как бы в историю он входит.
Отведена им набок дверь
и запахи толпой бежали
и пар косматый белый зверь
его окутал при начале.
Потом уже стоя в ряду
других же, есть что собирались
от пара он совсем отлез
и глаза свободно разбирались
Закуску с рыбою берёт
и вслед за ней суп белёсый
и мясо на картошечном полу
лежит тарелку попирая косо
и заплатил он за еду всю разом
и высмотрел свободный столик
сел, обложился, зачерпнул
и на горячее подул.
Так вечером, немолодой
он ел и думал о всех близких
о жизни большей частью прожитой,
о положениях своих о низких.
Вот русский человек, как воск
он прекратил жеванье
и смотрит голову набок
на нечто, чему нет названье.
На бестелесное, на то,
что на стене ему явилось
на той завешанной пальто
людей, которых много рассадилось.
«Либо я крах потерпел, или же я…»
Либо я крах потерпел, или же я
самые лучшие дни проживаю.
Но не пойму, почему это я
только куда лишь придя — убегаю.
Я незаметно стараюсь уйти,
чтобы меня не позвали, не взяли
Тихо иду по пустому пути
слабо зовущего сонного сада
Разные строки из книг, что желтей
воска и солнца, так стары
Господи, может быть, я их святей
или же я столь усталый…
«В горячо обнажённых квартирах…»
В горячо обнажённых квартирах
и бурлит, точно в сотах, еда
Тут колония наших рабочих
по дороге течёт на завод
По залитой водою дороге
молодые и старшие шли
обросли у них очи туманом
занавесило разум у них,
на мозгу их песчинки повисли,
оттого и идут, как поток
от колонии наших рабочих
на завод по одной из дорог
и другие их тучи подняли
подвигают в пределах своих
и большой и железный продажный
обнимает их мясо завод.
«Был сын студент, задумчиво чертил он…»
Был сын студент, задумчиво чертил он
убрав посуду со стола, болты
Противно в комнате и неспокойно было
и только тушью пахло хорошо.
За занавеской мама закрывалась
и в пену погружала их бельё
история их вовсе не касалась
они жили и делали своё.
Уж лысоватый сын пошёл учиться
Теперь учился крепко, нелегко
Он книги вычитал в колонном зале
у библьотеки, что был высоко.
По крайней мере, руки выдавали
Однажды пригласил меня он в дом
и я зашёл и был в большой печали
и успокоиться не мог потом.
Мне эти люди нудно вспоминались
Как запах старого у них борща
и чертежи, что хлебом натирались,
от жирных пятен добела треща.
И за тыщей следов знаменитого хвойного друга
впереди, позади расстилалась иголок пустынь
Как безумные псы, мы бежали, бежали, имея
впереди, позади только хвойную ель и снежок.
На отдельном отрезке древесного тихого мира
поселившись однажды, я не смог усидеть
Подниманием рук я приветствовал горные цепи
Их увидел я там, где окончились леса столбы.
Я недолго держался, костёр зажигая и греясь,
Всё равно эти горные цепи пробили мой глаз
Как-то утром, селёдку в запасе имея
вместе с хлебом ступил я и, не оглянувшись, пошёл
и не встретил народ меня, не было криков
лишь у тихих отрогов произрастала сосна
да по тихим пещерам ютились какие-то звери
убегали, не дав мне себя рассмотреть.
