Сергей говорил:
— При моей эрудиции и Колькиных бицепсах она может себя чувствовать в полной безопасности. Да и эпоха сейчас не та. Бытие, как известно, определяет сознание.
Однажды они пошли в Центральный парк имени Горького. По набережной гуляли влюбленные. На влюбленных падали звезды. Но они не обращали на это внимания. Играл джаз-оркестр. Популярный эстрадный тенор с цыганской страстью пел:
Сияла ночь, в окно врывались гроздья белые,
Цвела черемуха. О, как цвела она!
Тебя любил, тебе шептал слова несмелые,
Ты в полночь лунную мне сердце отдала.
Колька положил Верину руку себе на плечо, и они закружились в танце. Когда джаз смолк, Вера спросила:
— А где же Сережа?
— Действительно, куда же он делся? — глупо переспросил Колька.
— Ненормальный какой-то.
Они помолчали. Колька сказал:
— Смотри. Звезды. Падают.
Вера запрокинула голову:
— Да, в самом деле. Странно.
— Ну, вообще-то ничего странного нет, — сказал Колька. — Жизнь есть жизнь. — И он закашлялся. Вера взяла его под руку:
— Пойдем, уже поздно.
Он проводил ее до подъезда. Когда из открытых окон донесся бой кремлевских курантов, Вера сказала:
— Ну, Колька, мне пора. — И протянула ему руку.
Он пожал ее пальцы.
— У тебя красивые руки. Ясно?
— Только руки? — Она подняла бровь.
— Нет. Еще ноги, нос и вообще.
Колька вдохнул запах сена. Так пахли ее волосы. Он, задыхаясь, прижал ее к себе:
— Вот ты и попалась!
Его руки почувствовали тепло ее спины, бедер. Он поцеловал ее в мягкие, теплые губы, полузакрытые глаза.
— Ох, Колька, не надо, — шептала Вера. — Слышишь! — Она прижалась к нему, положила руки ему на плечи.
— Ты меня любишь? — спросил Колька.
— Не знаю. Наверное, да, — задыхаясь, прошептала Вера. — Пусти! А ты?
— Я тоже. Ты должна на мне жениться. После школы. Ясно?
— Выйти замуж, — поправила Вера.
— Пусть будет замуж, — сказал Колька.
Днем он зашел к Вере домой. В кармане была десятка, выпрошенная с великим трудом у прижимистой бабушки. «Поведу ее в Эрмитаж. А там видно будет», — думал он. Но Веры дома не было. Соседка передала ему записку. Вера писала: «Звонил Сергей. Он что-то задумал страшное. Передал последний привет. Жуть. Бегу к нему. В.».
Через несколько минут Колька был у дома, где жил Серега. Он быстро взбежал на шестой этаж и позвонил. Дверь не открыли. Он позвонил еще, еще. Никто не открывал. «Что с ним?» — с тревогой подумал Колька. Он подбежал к окну лестничной площадки, раскрыл его и вскочил на подоконник. Ухватившись руками за низ рамы, Колька вылез в окно и нащупал ногами карниз. Ему нужно было пройти по карнизу целый оконный пролет, чтобы добраться до окна квартиры, где жил Серега. Люди внизу, как оловянные солдатики. Птицы где-то рядом режут воздух. Он теплый и какой-то липкий. Это пот. А стена холодная. За нее очень хочется ухватиться, но пальцы скользят. Вот маленький пирамидальный выступ на стене. Пальцы обеих рук Кольки хватают его и замирают. «Нет, не надо думать. Только вперед». Колька передвигает левую руку к следующему выступу. Теперь он стоит на карнизе, прижавшись вплотную к стенке, держась правой и левой руками за выступы. Снизу кажется, что он обнял дом. Там, внизу, собралась толпа. Люди тихо переговариваются, словно боясь напугать Кольку, помешать ему. А он, передвигая левую ногу по карнизу, перехватывается рукой за следующий выступ. Он напряг до предела мышцы и нащупал раму. Еще одно усилие. Только одно. Он почти не дышал. Крепко ухватившись левой рукой за раму, он прижался еще плотнее к шершавой холодной стене и всем телом подался влево. Теперь ему осталось передвинуть ногу по карнизу и схватиться за раму другой рукой. И вот он уже держится обеими руками за раму окна. «Наконец!..» Колька замер, собрался с силами. Потом тяжело подтянулся на руках, встал коленями на подоконник и спрыгнул в комнату.
Он прислонился к стене, провел дрожащей ладонью по мокрому лбу. Комната была пуста. Колька, покачиваясь, подошел к двери, открыл ее, вышел в коридор. И вдруг услышал музыку. Играл патефон. Тенор пел:
Сияла ночь, в окно врывались гроздья белые,
Цвела черемуха. О, как цвела она…
Колька опять провел рукой по лбу. И подошел к двери, из-за которой доносилась музыка. На диване сидели Вера и Серега. Он обнимал ее колени, голова его была у нее на груди. Вера гладила его волосы.
С минуту Колька наблюдал за ними. У него перестали дрожать ноги. Руки и лоб стали сухими. Только сердце сжалось в дрожащий, горячий кулак. Он засунул в рот четыре пальца и свистнул. Озорно, пронзительно и дико. Недаром Колька был знаменитым голубятником. Вера и Сергей вскочили. Они смотрели на Кольку, ничего не понимая. А он засунул руки в карманы, повернулся и медленно пошел по коридору. Когда хлопнула дверь, Вера рванулась за ним. Он спускался по лестнице.
— Колька, ты куда? Обожди!
Он, не оглядываясь, крикнул:
— Можете продолжать в том же духе. Пролетарский привет!
Вере показалось, что кто-то отплясывает чечетку. Это Колька бежал по лестнице.
Вот, собственно, все про Колькину любовь.
…Через полгода я и Колька ушли добровольцами на фронт. Мы попали в одну дивизию. Стали артиллеристами. Вместе писали письма домой. Правда, не очень часто, как в солдатской песне: «Пишет письма редко, но зато в газетах очень часто пишут про его дела. И о нем читая, гордостью согреты черные ресницы, серые глаза». Ресницы, конечно, не могут быть согреты гордостью. Но так пели тогда солдаты. Про Кольку тоже писали в нашей дивизионной газете. Два раза. Однажды он показал мне Верину карточку.
— Помнишь? — спросил он.
— Ну, еще бы! А почему ты ей не пишешь?
— Да я пишу. Только не посылаю. Отдам все сразу. После войны.
В апреле сорок четвертого командир взвода Николай Воробьев погиб смертью храбрых в бою под Джанкоем. В этом бою я тоже был тяжело ранен. В дивизионном госпитале мне отдали планшетку Николая. В ней были циркуль, карта Джанкоя и письма к Вере. Но адреса ее я не знал.
Прошло много лет. Год назад я встретил в театре Веру и Сергея. Я слышал, что они поженились где-то в эвакуации и совсем недавно вернулись в Москву. Но встречаться нам не приходилось. Мы сели в буфете. Сергей заказал пиво. Выпили за встречу. За школьных друзей. Я смотрел на Веру и думал про Кольку.
«Ну, назови же. Вспомни!» — молча просил я ее.
— Говорят, Смоктуновский снимается в «Гамлете», — сказала Вера.
…Дома я достал старую планшетку и впервые прочитал Колькины письма. Их было много. Но теперь я решил оставить их у себя.
Уверен, что и Колька так же поступил бы на моем месте.
4 ПЕСНЯ
Я люблю слушать, как играет на гитаре в саду под липами мой сосед, десятиклассник Слава. Он хорошо играет. С душой.
И мне всегда вспоминается, как мы когда-то пели под гитару в этом же саду любимые песни.
Мы — это я и мои сверстники. Теперь нас осталось немного. А те, кто живет здесь, все заделались папами.
Папам же, как известно, петь песни во дворе под гитару не полагается. Не солидно.
Как-то я стал подпевать Славе. Но немедленно был вызван домой супругой. Она прищурила красивые синие глаза и нежно попросила:
— А ну-ка дыхни.
Я дыхнул, и она успокоилась.
Но случилось так, что недавно она сама во дворе пела песню. Вместе со мной.
К нам зашел старый друг Алексей.
— Пойдем во двор. Посидим. Вечер славный, — сказал он.
Мы вышли во двор. На лавочке сидели мальчишки. Они обсуждали игру нашей сборной в Чили. Ребята потеснились, и мы с Алексеем узнали такие подробности игры на первенство мира по футболу, которые знают только мальчишки из нашего двора. Больше никто.
Но я не познакомил еще вас с Алексеем. Он живет в нашем доме. Мы учились с ним в одной школе. У него была кличка: Алеха-пятый. Пятым его звали потому, что у нас было еще четыре Алешки. Он был младшим.
Алеха-пятый славился виртуозной игрой на гитаре и мог на руках обойти волейбольную площадку. Еще он здорово знал математику. Когда началась война, он ушел добровольцем на фронт. Получил тяжелое ранение.
Потом окончил институт. Теперь он доцент, Алексей Михайлович.
Когда обсуждение «большого футбола» закончилось, кто-то из мальчишек сказал:
— Дядя Леша, сыграйте нам на гитаре что-нибудь. Вы, говорят, законно играете.
— Давай, Алексей, тряхни сединой, — поддержал я пацана.
Алексей в меру поломался. Что, впрочем, свойственно многим знаменитостям. Потом сказал:
— Ладно, несите гитару.
Несколько мальчишек со всех ног помчались к нему домой. Когда принесли гитару, доцент Алеха-пятый сдвинул шляпу на затылок, взял несколько аккордов, хитро поглядел на меня и тихо запел:
