Op. 13.
Твоей бряцающей лампадой
Я озарен в лесной тиши.
О призрак смерти пропляши
Пред непреклонною оградой
Золотогрудая жена
У еле сомкнутого входа
Теплеет хладная природа
Свои означив письмена
Слепые призрачные взгляды
Округло плавны купола.
Я выжег грудь свою до тла
Обретши брачные наряды
Об'ятий белых жгучий сот.
Желанны тонкие напевы
Но всеж вернее черной девы
Разящий неизбежный мед.
Op. 14.
На исступленный эшафот
Взнесла колеблющие главы
А там упорный черный крот
Питомец радости неправой
Здесь осыпаясь брачный луг
Чуть движет крайними цветами
Кто разломает зимний круг
Протяжно знойными руками.
Звала тоска и нищета
Взыскуя о родимой дани
Склоняешь взор: «не та не та»
Движенья быстроглазой лани.
Op. 15.
Монах всегда молчал
Тускнели очи странно
Белела строго панна
От радостных начал
Кружилась ночь вокруг
Свивая покрывала
Живой родной супруг
Родник двойник металла
Кругом как сон как мгла
Весна жила плясала
Отшельник из металла
Стоял в уюте зла.
Op. 16.
Ты изошел зеленым дымом
Лилово синий небосвод
Точась полдневным жарким пылом
Для неисчерпанных угод
И может быть твой челн возможный
Постигнем в знак твоих побед
Когда настанет непреложный
Все искупающий обет.
Сваливший огнь закатный пламень
Придет на свой знакомый брег
Он как рубин кровавый камень
Сожжет молитвенный ковчег.
Op. 17.
Пой облаков зиждительное племя
Спешащее всегда за нож простора
Старик немой нам обнажает темя
Грозя гранитною десницею укора.
Прямая цель как далеко значенье
Всегда веселые к нам не придут назад
Бессилие слепое истощенье
Рек воздохнув «где твой цветистый вклад»
Где пышные твои внезапные рассветы
Светильни хладные зеленые ночей.
Угасло все вкруг голос дымной леты
И ты как взгляд отброшенный ничей.
Упали желтые иссохшие ланиты
Кругом свилася тишь кругом слеглася темь.
Где щечки алые пьянящие Аниты
О голос сладостный как стал ты глух и нем.
Op. 18.
Белила отцветших ланит
Румянцы закатного пыла
Уверен колеблется мнит
Грудь жертвой таимой изныла.
Приду возжигаю алтарь
Создавши высокое место
Я вновь как волхвующий царь
Сжигаю пшеничное тесто.
Иссохшая яркая длань
Тянись вслед за пламенем острым
Будь скорое горнее встань
Развейся вкруг пологом пестрым.
Твое голубое зерно
Лежит охлажденным налетом
К просторам небесным окно
Очнись же молитвы полетом.
Op. 19.
Все тихо все неясно пустота
Нет ничего все отвернулось странно
Кругом отчетливо созрела высота
Молчание царит точа покровы прянно.
Слепая тишина глухая темнота
И ни единый след свой не откроет свиток
Все сжало нежные влюбленные уста
Все как бокал где днесь кипел напиток.
И вдруг почудились тончайшие шаги
Полураскрытых уст неизяснимых шорох
Душа твердит не двигаясь «беги»
Склонясь как лепесток язвительных укорах.
Да это след завядший лепесток
Хоть пыль кругом свой завязала танец
«Смотри» шепнул далекий потолок
«Да здесь прошел невнятный иностранец».
Настоящее издание впервые представляет под одной обложкой стихотворения участников группы кубофутуристов братьев Давида и Николая Бурлюков. В книгу включено большинство стихотворений, опубликованных при жизни Д. Бурлюка. Они увидели свет в коллективных и персональных сборниках в период с 1910-го по 1932 год. Раздел произведений Н. Бурлюка включает все известное поэтическое наследие автора и составлен из стихотворений, опубликованных в футуристических альманахах с 1910-го по 1915 год. Поэзия Давида и Николая Бурлюков впервые представляется в таком объеме (соответственно 593 и 69 текстов).
Произведения даются в основном по первой и в подавляющем большинстве случаев единственной публикации. Исключение сделано для стихотворений Д. Бурлюка, вошедших в сборник «Садок судей» (СПб., 1910), которые в основном корпусе печатаются по последней прижизненной авторской книге Д. Бурлюка «1/2 века» (Нью-Йорк, 1932), что соответствует пожеланию автора (см. примечание к соответствующему разделу). Однако особое место этих произведений в литературном наследии Д. Бурлюка, а также важная роль «Садка судей» в истории русского футуризма дают основание включить в настоящую книгу и первоначальный вариант этих стихотворений (см. Приложение).
Порядок расположения текстов определяется, во-первых, временем выхода в свет изданий, где они были опубликованы, а во-вторых, последовательностью произведений в источниках. Точная датировка многих произведений затруднена, и поэтому даты под конкретными произведениями печатаются только в случае соответствующего авторского указания.
Орфография произведений приближена к современным нормам, однако учитывались специфические особенности кубофутуристической текстологии, не позволяющие однозначно дифференцировать случайные и намеренные опечатки, ошибки (очевидные опечатки исправлялись только в произведениях Д. Бурлюка, опубликованных в «американский» период). Пунктуация во всех случаях сохраняется авторская.
Примечания к конкретным текстам ограничены реальным комментарием, раскрывающим значение отдельных имен, понятий и наименований, а также малоупотребительных в современном языке слов и некоторых авторских неологизмов.
Давид Бурлюк
Из сборника «Садок судей» (1910)*
Стихотворения печатаются по книге: Бурлюк Д. 1/2 века. Нью-Йорк, 1932. В этом издании тексты из «Садка судей» датированы 1907–1909 гг. и их публикация сопровождена «Примечанием автора. (По поводу стихов, перепечатанных из „Садка Судей“)»:
Эти стихи из массы строк, написанных до 1909 года. Начал писать регулярно стихи с 1902 года. Кроме отдельных строк — они были не удовлетворявшими меня. С 1905 года стали возникать произведения, кои' были более живописующими. Я ценил в те годы: красочность и выпуклость образа патетического, чувства оригинального и манеры пряной. Когда в 1909 году в декабре, в Питере сдавался с Васей Каменским в печать «Садок Судей», я отобрал столько строк, как много мне было отпущено места. Часть этих стихотворений в 1908 году, поздней осенью написана в Киеве, куда с Владимиром братом я приехал по приглашению Александры Алекс, и Ник. Евг. Экстер, чтобы устроить выставку: «Венок» на Крещатике, в магазине «Иернджишек». А. А. Экстер была первой поклонницей моей юной музы. Там я встретил Никонова. Исправления, через, почитай, 25 лет, сделанные в Америке, коснулись деталей, технических срывов юного, неопытного оперирования со звукословом. В некоторых стихах есть: лейтслова, компактслова. Звуковая инструментовка, магия гласных и согласных в этих юношеских строках играют большую, первостную роль.
Я отныне прошу, если стихи из «Садка Судей» будут перепечатаны, давать (повторять) их только в прилагаемой здесь окончательной редакции.
(С. 7).
Кратер (греч. krater) — древнегреческий сосуд для смешивания вина с водой: большая глубокая чаша на ножке с двумя ручками.
Вежды (устар.) — веки.
Десница (устар) — правая рука.
«Все тихо. Все — неясно. Пустота…». Примеч. автора к ст-нию:
«Стихотворение написано в 1907 году.
Оно — прозрением: всю жизнь свою был иностранцем».
Из сборника «Пощечина общественному вкусу» (1912)*
Печ. по: Пощечина общественному вкусу: В защиту Свободного Искусства: Стихи. Проза. Статьи. М.: Изд. Г. Л. Кузьмина и С. Д. Долинского, 1913 [1912].
Из сборника «Садок судей II» (1913)*
Печ. по: Садок судей II. СПб.: Журавль, 1913.
Стихотворения сопровождены авторским примечанием: «Лейт-слова: подчеркнуты величиной» (с. 52).
Триема (от лат. triremis — имеющий три ряда весел) — боевое гребное судно в Древнем Риме с тремя рядами весел.
В тезисах В. Маяковского к «Первой олимпиаде российского футуризма» отмечалось: «Если есть Давид Бурлюк, значит „стальные грузные чудовища“ нужнее Онегина…» (Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 1. С. 368).
